Джонатан Батчер ШОКОЛАДНИК

Благодарности

Огромная любовь и благодарность Мишель, которая приняла эту ужасную мерзость и помогла её создать. Спасибо, Королева, за то, что ты была со мной сквозь весь этот толстый, жидкий и малоприятный шоколад.

Всем моим друзьям-писателям и знакомым, но особенно К. Трапу Джонсу, Кристоферу Триане, Мэттью Кэшу, Дункану Ралстону, Джону Уэйну Коммунале, Дрю Степеку, Мэтту Шоу, Дэвиду Поттеру, Эмме Дехани, Джо «Иксу» Янгу, Дэниелу Вольпе, Райан Хэйвок, Райану Хардингу и Арону Борегару. Особо следует упомянуть Джастина Парка, который помог вытащить Креба из безвестности — маленькую больную обезьянку.

Брэду «Грёбаному» Тирни, Анджеле Кодл Хагерти, Никки Фонтана, Кори Бруму, Сэнди Дим, Линдси Крук и другим замечательным читателям, любезно поддерживающим мою работу. Эх, хотел бы я назвать вас всех.

И, наконец, Bumsick и Poomaster за то, что помогли сохранить моё желание писать о шоколаде, наряду с тёмными синтвейв-миксами, мрачным эмбиентным саундскейпом, булькающим экстремальным металлом и замечательным фильмом «Расплавленное тело».

Примечание автора

Эта книга отвратительна и не для тех, кто легко может быть шокирован или ищет хорошего чистого удовольствия.

Перевернув следующую страницу, вы подписываете пакт, в котором говорится, что вы не против вызвать Шоколадника к себе домой. Это означает, что вы будете слушать, как он вливает вам в уши грязные слова, вы позволите ему выдыхать своё зловонное дыхание на ваше лицо и будете спрашивать: «Пожалуйста, Креб, могу я отведать твоего шоколада?»

Это ваше единственное предупреждение. Если вы согласились попробовать его «особый коричневый» шоколад, пути назад уже не будет. Итак, вы готовы опустить палец в экскременты и написать своё имя на линии отрыва?

Хорошо.

Разобравшись с этим, пора окунуться в грязь.

Джонатан Батчер

15 сентября 2021 года

* * *

Эта книга посвящается Кребу.

Кребу.

Кребу…

«Мы стали мерзостью мира, отбросами Земли».

Первое послание Коринфянам 4:13

«Мы то, что мы срём».

Аноним

ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА НАЗАД

Зловоние поражает десятилетнего мальчика, когда он просыпается, как неочищенные сточные воды, когда они наводняются, или как сильный пот его отца после работы в саду.

Только намного хуже.

Это означает, что за пределами его спальни, на два лестничных пролёта выше, дверь его брата, запертая на замок, сейчас открыта.

Глубокая ночь, и дверь десятилетнего мальчика заперта на замок. Силуэты его мебели и игрушек — чёрные призраки, очерченные бледным лунным светом.

Мальчик откидывает одеяло, делает тошнотворный глоток воздуха и слезает с кровати. Пытаясь сделать неглубокий вдох, чтобы не задохнуться, он ступает по деревянным доскам. У своей двери, дрожа в пижаме, он слушает.

В доме и в ночи в основном тихо, но он слышит приглушённые далёкие голоса. Они звучат сердито.

Когда он открывает дверь под ярким светом коридора, запах бьёт сильнее, чем он думал. Его живот подпрыгивает, и он машет руками, чтобы рассеять запах, но он слишком сильный.

У его ног на лакированном полу блестящий кусок свежего человеческого дерьма. Половина его расплющена, и слева от мальчика остаётся толстое коричневое пятно.

Подобные вещи обычно ограничиваются туалетом или спальней его брата.

— Мама? — зовёт он, боясь повысить голос. — Папа?

Когда он лёг спать, полированные доски в коридоре, как обычно, были чистыми. Теперь коричневые брёвна разбросаны по полу и лестнице вместе с мясистыми кусками и забрызганными красными точками в горошек.

Мальчик хочет вернуться в безопасную кровать и сказать себе, что это всего лишь кошмар, но он выходит и поднимается по лестнице, сердце колотится, когда он босиком перемещается по фекалиям и крови. Следующий этаж ещё грязнее. Длинная полоса, похожая на дорогу, окаймлённую грязными холмами, ведёт к открытому дверному проёму спальни его мамы и папы. Высовываются две ноги, их тапочки указывают в потолок.

— Боже мой, боже мой, боже мой… — напевает мальчик себе под нос, повторяя слова, которые родители запрещали ему произносить.

«Это богохульство, — говорила его мама. — Произносить Его имя всуе».

Он на цыпочках подходит к торчащим ступням.

В комнате он не видит своих родителей спящими в постели; он видит своего папу в пижаме, лежащего на спине в дверном проёме, его серебряная цепочка на запястье отражает свет. Он не двигается.

— Папа? — спрашивает мальчик едва шёпотом.

Нет ответа, потому что губы папы плотно сжаты от липкого рта, полного экскрементов. Коричневый рисунок покрывает его щёки и заполняет ноздри. Его черепные впадины переполнены этим веществом, а его вырванные глазные яблоки незрячие смотрят вверх из этих нагромождений, словно на стеблях. Внизу гора дерьма вылита папе в пах, а его вырванный член покоится на вершине. Для маленького мальчика это выглядит как свёрнутая колбаска, поданная на ложке насыщенного шоколадного мусса.

Мальчик отступает, всхлипывая, готовый бежать, но гневные голоса, которые он слышал, теперь ясны.

Со следующего лестничного пролёта, ведущего вверх перед ним, его мать кричит:

— Сынок… убегай… из дома!

Её предложение перемежается порывами дыхания, как будто кто-то бьёт её кулаком, когда она кричит.

Затем другой голос — дикий и злорадный, как у деревенщины, — говорит:

— Нет, приходи посмотреть, дорогой брат! Посмотри, что получает твоя мать!

Мальчик поворачивается и смотрит на незапертую дверь своего брата, окрашенную движущимися тенями.

Он всегда знал, что должно произойти что-то ужасное. Их дом никогда не был похож на дома других детей в школе.

Вот почему маленький мальчик сделал то, что сделал — по крайней мере, так он говорит себе.

— Приходи посмотреть! — другой голос снова зовёт.

Мальчик оглядывается на коридор, который он только что пересёк, на ступеньки, ведущие к входной двери, и его потенциальный побег.

Но нет ничего важнее семьи, поэтому он зажимает нос и поднимается по следующему лестничному пролёту в комнату своего брата.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Джеймс Тус дрожит в постели, просыпаясь от кошмара, который также является воспоминанием.

В дверном проёме спальни вырисовывается силуэт. Его сердце бешено колотится, но фигура слишком коротка, чтобы принадлежать его долговязому взрослому брату.

— Мама? — пятилетний сын Джеймса, Райан, говорит через комнату. Затем: — О, папа. Ты