целый водопад воспоминаний. Одно за другим, как в цветном калейдоскопе — эти яркие воспоминания укладывались в ее бедный мозг, не давая ни секунды на передышку.

Кадр первый: она идет в пышных одеждах по цветущему саду среди облаков. Кадр второй: вокруг нее красивые, смеющиеся подруги и любовь, много любви, от которой хочется плакать. Кадр третий: спуск в средние миры к озеру, где они с подругами любят купаться. Не забыть перстень, ни в коем случае не забыть. Потому что в нем заключена память о тебе прежней. Потому что на границе со средними мирами эта память стирается, и только перстень может ее вернуть.

Пелагея откинулась на подушку с гудящей головой, зарылась под одеяло и накрыла подарок невидимки ладонью.

— Я фея, — пробормотала она. — Да ладно. Да не может быть.

— Больше двух веков прожить — разве ж это по-человечески? — резонно отозвался гость. — Я к тебе не из простой прихоти явился, между прочим. Срок твоей жизни в средних мирах подходит к концу, и если ты не овладеешь мастерством феи, если от тебя людям не будет никакой пользы, тебя ждет забвение. Ты просто исчезнешь, — припечатал "аноним" и потянул одеяло на себя.

— А ну отдай! — немедленно воспротивилась Пелагея.

— Ты должна поверить, — упорствовал учитель, перетягивая одеяло на свою сторону. — Повторяй за мной: я больше не больна.

— Я больше не больна, — стиснув зубы, злостно процедила Пелагея. После чего крепче ухватилась за свободный край и снова рванула одеяло на себя.

— Нетушки, так не пойдет. Повторяй громко и чётко.

— Я больше не больна! — с расстановкой прокричала Пелагея. И замолкла, поражаясь тому, насколько громкий, оказывается, у нее голос.

Дом ответил удивленной тишиной. Смолистые бревна впитали ее крик и припасли до поры до времени: когда от страха у Пелагеи отнимется дар речи, стратегические запасы воплей придутся как нельзя более кстати.

Пелагея замерла в положении лёжа. И поверила. Поверила яростно, неистово, изо всех сил.

"Я фея. Я могу. У меня получится".

Зажмурилась, выжимая из себя последние слёзы. И выдохнула свои сомнения из души прямиком в пустоту.

А потом у них с невидимкой состоялся довольно занимательный разговор.

— Уважаемый учитель, почему тебе так важно, чтобы я была не в себе? — поинтересовалась она шепотом и уставилась в потолок. — Какая-то неправильная проверка, не считаешь?

С соседней подушки послышался вздох: видимо, "уважаемый учитель" не очень-то любил вдаваться в подробности.

— Таким, как ты, малость сдвинутым, доступна запредельная магия, — расплывчато пояснил он. — Если человек спокоен перед лицом необъяснимого, он аномален. Если пространство вокруг него, образно выражаясь, набито ватой, и реальность воспринимается как сквозь толстое стекло, он опять же аномален. Ты — аномалия, поэтому притягиваешь к себе Дар. Но чтобы грамотно распоряжаться этим Даром, предстоит много учиться.

Пелагея была вынуждена признать, что ваты и стекла в ее мире действительно предостаточно. И перед лицом необъяснимого она ведет себя, мягко говоря, нестандартно. Ох, до чего же хочется узнать, что собой представляет это лицо!

Ей в голову закралась крамольная мысль: а что если напоить чужака чем-нибудь исподтишка, пока он спит. Пара капель — и дело в шляпе. Почему он от нее скрывается? Неужели так сложно показаться? Или его физиономия кирпича просит?

— Ладно, — сказала она. — А что насчет второго пункта? Если подумать, отсутствие отношений не такое уж и важное условие. Или у вас там секта по отлову невинных дев?

Под боком у нее не то хрюкнули, не то фыркнули.

— Ничего ты не понимаешь, глупая фея. Меня послали к тебе еще потому, что сердце твоё не как у людей. С твоим сердцем нельзя влюбляться, особенно безответно. Его ни в коем случае нельзя разбивать. Оно чрезвычайно хрупкое, и его огранка должна оставаться идеальной до самого конца.

— До какого такого конца?

Вот ведь дурень! Тупица. Дубина стоеросовая. Зачем он о конце-то обмолвился?!

— Да так, пустяки, — отмахнулся невидимка, мысленно дав себе пинка.

В эфире повисла тишина. Скрёбся в низкое оконце куст крыжовника. Ухал в лесу филин. По небу, застилая луну, рваными клочьями неслись облака. Черная ночь настороженно висела над лесом, как будто что-то подозревая. Эдакий дотошный следователь в плаще с сотнями всевидящих звездных глаз.

Пелагея прокручивала в уме слова гостя и думала о своем одиночестве. Когда к одиночеству привыкаешь, оно становится свободой. А свобода — лучшее, что может случиться с человеком. Жаль, понимание этого факта пришло слишком поздно. Поздно — потому что:

— Слушай меня внимательно. Ты обязательно должна приехать в край Зимней Полуночи и поступить ко мне на стажировку. Иначе умрёшь.

— Угрожаешь?

— Если бы!

В воздухе из полумрака перед Пелагеей неожиданно материализовались три картонных листка.

— Билеты, — скупо пояснили ей. — Можешь взять с собой еще двух попутчиков. Поезд привезет тебя ко мне… — призрак замялся и кашлянул. — Да, привезет. Рано или поздно. И тебе лучше поторопиться. За тобой по пятам гонится твоя погибель. Недуг стережет у порога, время на исходе. А мне пора.

Картонки упали на покрывало, и невидимка вскочил на ноги, оставив на кровати знатную вмятину. Пелагею прошиб холодный пот.

— Погоди! Где я поезд возьму? — хриплым от волнения голосом спросила она.

— Если есть билеты — придет и поезд. Если однажды тебя потянет вдаль, не сомневайся: путешествию быть.

Глава 2. Пелагея уходит из дома

Теперь она отлично помнила свою прошлую жизнь, но абсолютно не помнила, как заснула. Кажется, невидимка просто велел ей закрыть глаза, вслед за чем она провалилась в глубокую темную яму. И выбралась из нее только сейчас, под утро.

За лесом лениво разгоралась заря. Вклиниваясь в сонную перекличку птиц, какой-то дятел-трудоголик самозабвенно долбил сухое дерево в поисках еды. Вот у кого нужно уточнять, сколько тебе жить осталось. Кукушка со своими тремя несчастными "ку-ку" на роль оракула годится с большой натяжкой.

Пелагея чудесным образом исцелилась. Ночью ее впервые за долгое время не донимала боль. А с рассветом обнаружилось, что в организме произошли перемены. Зрение стало лучше, в голове установилась небывалая ясность, а тело приобрело ни с чем не сравнимую легкость. Новое рождение, не иначе.

Пелагея озадаченно посмотрела на билеты, которые после ухода невидимки так и остались валяться на кровати зловещим напоминанием. И перевела взгляд на перстень — он сидел у нее на указательном пальце, как влитой. В овальной золотой оправе