Константин Федин Сазаны
Нас было три товарища: Коля, Саня и я. Мы жили в одном дворе и очень гордились, что всем троим нам было тридцать лет. Саня любил подраться, но мы вдвоём с Колей были сильнее его, поэтому он нас не трогал. Ему дали прозвище «Санька Широкий Нос». Он сердился, когда его так звали. Один раз осенью мы сидели на лавочке у палисадника и разговаривали. День стоял ясный. Желтобокая синица, насвистывая, винтом вилась по веткам ивы в палисаднике, и мы пристально смотрели за ней. — Ни капельки не боится, — сказал я. — Попробуй поймай, — сказал Коля. — А что лучше ловить: птиц или рыбу? — спросил Саня. — Рыбу, — ответил Коля. — Как бы не так! — сказал Саня. — Птицу поймаешь, посадишь в клетку, она поёт. А рыбу не успеешь поймать — она уснула, куда её? Коту Ваське, обжоре. — Да ты порядочной рыбы никогда и не ловил. Наверно, только чехонь таскал, — засмеялся Коля. — А ты что таскал? Баклешек? — рассердился Саня. — И сазанов ловил, — строго проговорил Коля. Тут я не выдержал: — Зачем ты, Коля, врёшь? — И ничуть не вру! Нынче летом на Волге, в Беленьких, я ловил сазанов. — А я прошлым летом с мамой жил в Беленьких, — сказал я, — там сазаны не ловятся. — Ты в каком месте ловил? — И с берега ловил и с дощаников. — А надо с конторки. Там они здорово берут. — Ты, поди, вот такого поймал? — спросил Саня и показал мизинец. — Я в три ладони поймал! — опять строго сказал Коля и отмерил на руке три ладони, до локтя. — Завирай! — тряхнул головой Саня. — Вот как дам тебе… — Попробуй! — сказал Коля и подвинулся ко мне. Я тоже подвинулся к нему, и Саня отвернулся от нас в сторону. Синица в этот момент оторвалась от ветки и быстро полетела, ныряя в воздухе, а ивовая ветка долго раскачивалась, точно прощаясь. Я глядел вслед синице, пока она не исчезла, и мне вдруг стало грустно, что лето прошло и не возвратится, и я увидел, что и Саня с Колей тоже подумали о чём-то грустном, только Саня всё ещё сидел отвернувшись. — Ты правду говоришь, что в три ладони? — спросил я. — Знаешь что, — сказал Коля вместо ответа, — давай с тобой поедем в Беленькие. Он глядел на меня своими жёлтыми смелыми глазами, и я подумал: «Нет, Коля врать не может». — Как же мы поедем? — Очень просто, на пароходе. Утром поедем, после обеда — назад. — А деньги? — Пустяки какие! — сказал Коля, ткнулся подбородком в моё плечо и шепнул на ухо: — У меня деньги есть, хватит. Саня встал, сделал три шага, обернулся, сказал нам: — Не больно надо, завиралы! — и ушёл. — Санька Широкий Нос! — крикнул я ему вдогонку. Он погрозил нам кулаком, а мы стали обсуждать, как поедем ловить сазанов. Через день, как обычно, мы с Колей вышли поутру в школу, но на полдороге повернули в другую сторону и пошли тихо улицей на Волгу. Сначала мы не глядели друг на друга, чтобы кто-нибудь не догадался, что мы в сговоре. У нас в карманах были волосяные лески с крючками, а в школьных сумках — завтраки. Мы шли всё быстрее и быстрее и наконец пустились бегом.
Когда мы прибежали на берег, раздался отчальный гудок парохода, на котором мы должны были ехать. Гу-гу! — прогудел он коротко, что на пароходном языке означало: «Прими сходни, я поехал». Мы бросились со всех ног на пристань. Сходни были убраны, носовая чалка уже отдана, и капитан громко скомандовал с мостика: — Отдай кормовую!
Молодой парень бежал к кормовой чалке, а мы неслись следом за ним. — Ну, давай прыгай! — крикнул он, протягивая нам руку, и мы прыгнули с пристани на корму парохода, а парень сбросил чалку в воду. Это был небольшой пароход, из тех, какие ходили в ближние сёла и назывались «купцами». Вся его палуба, и корма, и нос были завалены пустыми корзинами из-под яблок, и весь он пахнул яблоками, точно шёл не по воде, а по саду. На корму явился помощник капитана, и Коля важно купил у него билеты. Мы разлеглись между корзинами, стали смотреть, как бурлит под винтом вода. Пароход подходил ко всем маленьким пристаням, понемногу выгружая корзины. Мы с Колей проголодались, долго терпели, потом решили съесть один завтрак, но не удержались и съели оба: очень разыгрался аппетит от свежего ветра и яблочного духа.
Наконец мы приехали в Беленькие. Коля пошёл на ручей, в орешник — вырезать удилища, а я отправился копать червей. Я хорошо помнил места, где водились черви, и очень обрадовался, когда всё в деревне начал узнавать: там за целый год ничего не переменилось.
Мы вернулись с Колей на конторку, сели на самом носу, спустив ноги за борт, быстро смастерили и закинули удочки. — Вот как раз тут и берутся сазаны, — сказал Коля. Осеннее течение было тихо, поплавки относило вниз медленно, и мы перекидывали удочки очень редко. Сверху приплывали золотисто-лиловые, сизые и зелёные разводы нефти, кружились около наших лесок и ленточками уплывали дальше. Мы сидели молча. Рыба не клевала. — Надо погодить, — сказал Коля. — Ведь сазаний клёв начинается позже. Мы посмотрели на солнце. Оно немного опустилось. Снизу пришёл «купец», заставленный корзинами с яблоками, добавил с пристани ещё яблок и ушёл в город. А у нас ни разу не клюнуло. — Может, ты всё сочинил? — сказал я, когда надоело перекидывать удочку. — Я тебе расскажу, как было, — быстро отозвался Коля, будто обрадованный, что я с ним заговорил. — Мы удили здесь с папой. У нас сперва тоже не клевало, и мы собрались уходить. Вдруг у папы стало тихонько клевать, долго, долго, потом сразу как поведёт вбок! Он и подсек. И говорит: «Это, наверное, сазан. На, говорит, держи удочку, я хочу, чтобы ты вытащил». Я как взял — насилу удержал. А папа говорит: «Ты сильно не дёргай, оборвёшь леску, а дай ему поводить, он устанет, ты его и вытягивай». И правда, как стал он водить то в эту сторону, то вон в ту, я подумал: «Оборвёт всё на свете». Потом он немножко присмирел, я его как выхвачу прямо вот сюда и схватил руками. Красивый! — Ну, а какой? — спросил я. — Ты бронзу видал? Ну, такую, тёмно-золотую. Вот у него такие бока. А спинка чёрная, а животик белый. Башка толстенная, тупая, и ротик ма-аленький, и он им всё время чвакает. Так вот: чвак, чвак. Живучий!
Мне опять страшно захотелось поймать