отвел глаза в сторону.
— Здоровьишко у меня не того… сам знаешь…
Оставив корзиночку с продуктами, Коньков ушел, а Василий, опустив голову, долго сидел за столом.
Маша подошла к столу и заглянула отцу в глаза. Они были мутные, тоскливые. У девочки сжалось сердце.
Прижавшись к теплой руке отца, Маша принялась упрашивать его поскорее вылечиться и поехать вместе с ней домой к матери.
Ведь как хорошо будет дома! Отец, как и раньше, работает в правлении, щелкает на счетах, а Маша прибегает к нему и зовет обедать, пить чай. В праздник они отправляются в клуб смотреть кино. Маша держит отца за руку. Мать идет рядом в нарядном новом платье. И все люди смотрят им вслед и завидуют: «Счастливая Манька! Тятька справа, мамка слева, а она в золотой середочке».
— Ну, правда, тятька, поедем, — уговаривала Маша. — Доктор у нас и в колхозе есть…
Василий молчал и тихо гладил девочку по голове.
В базарные дни его будил веселый и звонкий грохот колес. Василий подходил к окну. Длинный хвост колхозных подвод тянулся по улице. Они были нагружены чистыми, опрятными ушатами и кадками, краснобурыми глиняными горшками, облитыми глазурью, тонкогорлыми кувшинами, белыми дугами, колесами, граблями. Дальше следовали подводы с огурцами, розовым картофелем, пунцовыми помидорами, молоком, маслом, мясом.
— Черт-те что везут! — бормотал Василий и почему-то ощущал в душе странное беспокойство.
Тайная, но упрямая сила тянула его в эти дни на базар. Он бродил среди подвод, ко всему приценивался, ничего не покупал и заводил с колхозниками разговоры о посевах, урожаях, доходах, особенно интересуясь, как ведется хозяйство в Березовской артели.
Иногда Василий недоверчиво покачивал головой и с досадой перебивал, как ему казалось не в меру расхваставшегося колхозника:
— Это, братец, ты уж через край хватил! Ну-ка, называй статьи прихода-расхода — мигом баланец сведу.
Колхозники называли цифры, и Василий быстро складывал их, множил, вычитал.
Порой за этим занятием его заставали земляки и, окружив тесным кольцом, посмеивались:
— Что, Василий Иваныч, опять на колхозную бухгалтерию потянуло?
Василий хмурился и уходил, хотя ему нестерпимо хотелось расспросить односельчан о том, как живет Марина.
Он уже начал понимать, что держать дочку у себя бесполезно: Марину этим из деревни не выманишь. К тому же нянчиться с девочкой было нелегко. Машу надо было мыть, переодевать в чистое белье, следить за ее обувью.
Вскоре девочка заболела ангиной.
Пришлось вести ее в амбулаторию, ходить за лекарствами, не спать по ночам.
Через неделю Маше стало легче, но она, все еще пользуясь правами больной, требовала, чтобы отец сидел у ее кровати и рассказывал сказки. А порой девочка просто-напросто начинала капризничать, чем не на шутку сердила отца.
— Отправлю-ка я тебя к матери! — однажды пригрозил ей Василий. — Она тебя быстро к рукам приберет. Собирай-ка свои вещички, я тебя на базар провожу, к землякам.
Маша замялась и отошла в угол, где она проставляла угольком черные палочки мамкиных трудодней.
— Ну, что ж ты? То рвалась, плакала, а тут…
— Нельзя мне уезжать… — тихо сказала Маша, водя пальцем по палочкам и что-то про себя подсчитывая. — Я у тебя еще восемь дней жить буду.
— Почему восемь? — удивился Василий.
— А так мне мамка наказала… до конца уборки оставаться.