моего дома, и я преследовала его три квартала. Я кричала, что он убийца, но никто не рискнул его остановить. Потом он перескочил через забор, а я уже не смогла.

— И именно это вы помните лучше всего?

— Да. Как будто это было полчаса назад.

— А причина убийства? Вы можете что-нибудь предположить? Ваш пес слишком громко лаял? Или это было какое-то послание вам?

Женщина задумалась.

— Знаете, — сказала она, — часто подростку, чтобы стать своим в компании, необходимо пройти испытание. Мне кажется, здесь было что-то подобное. Кому-то сказали: «Убей пса, и мы тебя примем», и он убил.

— Значит, это был подросток? — уточнил Лемгюйс.

— Скорее всего. Подросток или худой мужчина.

— Убийство собаки — это все равно убийство. Тем более, такое жестокое, ножом. Вы вызывали полицию?

— Возможно.

— То есть, этого вы уже не помните.

Женщина прижала ладонь к лицу.

— Простите.

— Не извиняйтесь. Что вы помните после убийства пса? Что вы помните так же ярко, как его убийство?

Женщина повернула голову, глядя на закрытое жалюзи окно. Вечерний свет едва сочился сквозь матерчатые рейки.

— Что я помню? — повторила он за Лемгюйсом.

— Да, — кивнул тот.

— Я помню, как похоронила его.

— И все?

Женщина посмотрела на Лемгюйса.

— Послушайте меня, пожалуйста, и поверьте, — сказала она. Ее рука дернулась, будто Вероника хотела поймать собеседника за запястье, чтобы сжать, усиливая эффект слов. — Моя жизнь… Мне кажется, что моя жизнь вся заключена в этом убийстве. Все, что было до него, я совершенно не помню. Не помню. Все, что случилось после, это уже не жизнь, потому что я и сама задаю себе те же вопросы, что вы задавали мне сейчас. Меня словно не существовало до убийства. Куда-то пропали тридцать лет, понимаете? Родители, детство, школа. Но не это самое страшное. Самое страшное, что и после убийства я словно не существую. Хожу на работу, не представляя, куда, чем-то занимаюсь, не запоминая, чем, наверное, ем и сплю. Я ведь не могу не есть и не спать? Я, скорее всего, испытываю какие-то радости и огорчения. Но все это не задерживается в моей голове, не оставляет даже смутного следа. Понимаете? Все словно сосредоточилось на одном событии, которое, похоже, есть мои начало и конец.

Лемгюйс прищурился.

— Вы не находите это странным?

— Нахожу, — отозвалась женщина. — Нахожу. И не понимаю, что со мной случилось после… после убийства Тритона.

— Вы любили пса?

— Очень.

— Сколько ему было лет?

Вероника улыбнулась примитивности придуманной Лемгюйсом проверки.

— Четыре года три месяца.

— Хорошо.

Лемгюйс написал: «Тритон» и несколько раз подчеркнул слово. Картина психического феномена сложилась в его голове.

— Знаете, что я думаю? — сказал он, несколько раз щелкнув головкой ручки. — Я думаю, что все дело в том шоке, который вы получили, увидев мертвого пса. Насколько я могу судить, вы до сих пор находитесь в этом шоковом состоянии. Вы, по сути, все еще переживаете его гибель. Ваш мозг, ваши ощущения полностью сконцентрированы на том временном отрезке, в котором произошла его смерть. Он словно затмил все остальное, в том числе, похоже, вытеснил из… как бы это… из оперативного пользования вашу память.

— Думаете, я сама?..

— Нет-нет, не вы сами. Не сознательно. Ваш мозг воспользовался одним из способов психологической защиты. Человек, видите ли, Вероника, существо до конца не познанное, возможно, непознаваемое, и в нем, как в механизме, если хотите, как в роботе, есть контуры встроенной защиты. Иногда они не срабатывают, иногда срабатывают после предпринятых усилий, а иногда срабатывают сами по себе, автоматически. Сигнал, щелчок внутреннего реле — и вы уже ничего не помните.

Женщина нахмурилась.

— Но как, как моя память связана с Тритоном?

Ей шло это строгое, бледное лицо с распахнутыми глазами и чуть приоткрытым ртом.

— Возможно, ваше подсознание посчитало, что только таким образом вы справитесь со стрессовой ситуацией, — сказал Лемгюйс. — Возможно, для того, чтобы ее преодолеть, вам оказалась необходима концентрация такого рода, когда все, что не связано со смертью Тритона напрямую, игнорируется, считается маловажным и даже ничтожным.

— И поэтому я не помню, что замужем?

Лемгюйс пожал плечами.

— Где, кстати, ваш муж, Виктор или как его… Стэнли?

— Не знаю! — в голосе женщины прозвучали нотки раздражения. Рука стиснула салфетку. — Вы думаете, я пришла бы к вам, если могла справиться с этим сама?

Лемгюйс посмотрел в блокнот.

— Нет, не думаю, — сказал он. — Знаете, что? Раз уж ваше подсознание воспринимает, опять же предположительно, убийство пса как некую критическую ситуацию, то я вижу возможность преодолеть выстроенный им барьер в том, чтобы смягчить отношение к ней. Понимаете? Вы должны перестать видеть в этом трагедию.

В глазах женщины Лемгюйс разобрал сомнение.

— Вы сами-то понимаете, что советуете? — спросила она.

Казалось, еще мгновение — и салфетка полетит ему в лицо.

— Понимаю, — кивнул Лемгюйс. — Но чтобы вспомнить свою жизнь, вам придется… Знаете, вам придется даже не смягчить, а, пожалуй, и вовсе забыть этот эпизод.

— Как?

— Не вспоминайте о нем. Не думайте. Сразу переключайте внимание на какие-нибудь бытовые вещи, мелочи, окружающий мир.

Женщина вздохнула.

— Вы все же не совсем…

— Простите, Вероника, — Лемгюйс бросил взгляд на часы над дверью, — наш бесплатный сеанс окончен. Вы можете прийти ко мне завтра… Вы же не забудете обо мне за ночь? И мы с вами продолжим работать над проблемой.

Женщина поднялась из кресла. Лицо ее украсила кривая усмешка.

— И сколько вы берете?

— Пятьдесят долларов, — быстро сказал Лемгюйс.

Раньше он назначал цену в семьдесят пять долларов, но ни одного клиента такой размер платы за терапию не привлек.

— У меня есть восемнадцать, — сказала женщина, достав из кармана пальто три мятые купюры по пять долларов, две однодолларовые и горсть мелочи.

— Идет, — согласился Лемгюйс.

— Учтите, я не помню, откуда они у меня.

— Не страшно.

Лемгюйс убрал упаковку салфеток, и женщина перевернула кулак с деньгами над освободившимся местом. Покатился, упал на плохо чищенный ковер десятицентовик. Вероника, присев, подняла его прежде, чем Лемгюйс заверил ее, что поднимет сам.

— Значит, до завтра? — спросил он, старательно обтекая взглядом купюры.

Женщина взялась за дверную ручку.

— Да, я надеюсь.

— Если что, мы попробуем гипноз, — сказал Лемгюйс. — Я постараюсь извлечь из вашей памяти события, которые э-э… разбавят эпизод с Тритоном. Я умею работать с