Онисифор Мартироклович Секлетеев вел безобразный образ жизни – тунеядствовал, пьянствовал, прелюбодействовал. Так во всяком случае говорили о нем окружающие. Но Онисифор не сдавался – шел по жизни своим путем, единственным, правильным. Не обращал внимания на грозные взгляды со стороны публики, якобы морально устойчивой. Определил всех своей властью недальновидными, пустыми существами, а себя позиционировал как великого мудреца, истинного знатока мира. Утвердившись в этом, не считался с общественностью, нравами и наблюдал только свое я. Числил его громадным и еще не совсем изученным.

Чтобы восполнить пробелы в многоликом я, Секлетеев посвящал много времени на его изучение, осмысливание. Поиски и путешествия осуществлял вдали от быта и народонаселения. Для чего выкопал у себя в подвале дома глубокую нору в сырой земле. Залезая туда, брал старую драную подушку, бутылку водки и кусок черного как ад хлеба с ядовитым луком. Сворачивался калачиком, залпом выпивал полбутылки огненной водицы, закусывал лакомым животворящим овощем и устремлялся в неведомые дали своего бескрайнего пространства. Там он блаженствовал!

Несмотря на подобное неадекватное поведение, Мартироклович имел семью – жену и двое детей. Как этот союз держался, какими узами был скреплен – только самому главному из главных было известно. Странно, но родные с пониманием относились к чудачествам псевдоглавы семейства. Жена Голиндуха, дочери Улексия и Мамелхва прощали ему все. Принимали факты уединения Онисифора как молитвенный процесс юродивого. Последних церковь причисляла к святым. Может из-за этого к нему родня была благосклонна.

Находясь в норе, Секлетеев мыслил о немысленном. Об Абсолюте. О Неподвластном. Измучив себя многочленами разума, скорбно засыпал, обняв вещь в себе – бутылку и черную сущность – философскую подушку. Так проходило несколько часов. В этом отрезке времени Мартироклович наслаждался своей истинной жизнью – путешествовал, думал, мечтал, решал. А наверху, по его мнению, все мертвело и разлагалось, низвергалось в бессмыслицу и падало в бескрайнюю пропасть небытия…Возможно, так и было…

В норе было холодно и тело Онисифора остывало – водка грела недолго. Нехотя, он выбирался из своей земляной конуры наружу. Здесь его встречали с пониманием и, можно сказать, с лаской. При этом лицо Мартирокловича после землянки всегда становилось моложе, свежее, как будто он насыщался первородным соком бытия, оздоравливался. Кожа была гладкая, как у младенца. Он сверкал счастьем. Понятным. Ему.

Из норы в дом забирал горсть земли и заботливо укладывал ее в банку. Сев на стул, устремлял свой пылающий взор на принесенный черный товар и думал о только ему известном. При этом на его лице можно было увидеть различные эмоции – от крайней злобы до вечной любви. Иногда он брал в руки землю, нюхал ее, жевал, что-то бормотал, пускал слюни и снова пускался в поиски неизвестного. Так и жил Секлетеев. Для окружающих бессмысленно, таинственно, угрюмо, а для себя полноценно, насыщенно, сладостно и целеустремленно. Так и существовала с ним семья, принимая Онисифора, как святого умалишенного.

В один из дней священного действа в сырой норе Мартироклович внезапно ощутил в себе звуковые волны. Они шли отовсюду или из ниоткуда в никуда. Это взаимодействие с нечто несколько смутило Онисифора – он привык в тишине любезничать с самим собой. Подземный ритуал приостановился. Секлетеев стал слушать звуки.

После длительных вращений головой из стороны в сторону Онисифор все-таки уловил слабые сигналы в определенном месте норы и стал копать в этом направлении. Сила звука увеличивалась – движение было правильным. На второй день шахтерского ремесла Секлетеев пробил в норе дыру, вполз в нее и оказался в пещере небольших размеров. Встав в полный рост, увидел в углу пространства клетку с голым человеком внутри. Он сидел на корточках и что-то говорил шепотом. Иногда заикался. Иногда кричал. Иногда пафосно что-то декларировал. Иногда…плакал, моля о прощении. При этом узник не заметил Мартирокловича. Для заключенного в метафизические решетки нежданный гость не существовал.

Онисифор подошел к клетке и стал с любопытством рассматривать незнакомца, его место обитания. При этом наблюдаемый вел себя так, как будто Секлетеева не существовало – он по-прежнему общался с самим собой, обращался с просьбами к кому-то потустороннему, к каким-то могущественным неизведанным силам, но Мартирокловича все также в упор не видел.

Голый крутил глазами, размахивал руками, жестикулировал, пытался что-то поймать и кому-то что-то доказать. Видно было, что он постоянно находится в поисках чего-то значимого для него. При этом страдания и мучения отпечатались на его монохромном лице. “Не сладко ему тут приходится! Не жизнь, а сплошная пытка…” – подумал Онисифор и решил, несмотря ни на что, начать беседу с данным нетривиальным созданием.

– Послушай, послушай…ты меня понимаешь? Ты меня видишь? – громко и внятно сказал Секлетеев.

Жилец клетки не воспринимал настойчивые обращения Онисифора. Он жил в своем мире. Тогда Мартироклович кинул за решетку оставшийся кусок хлеба и лук в надежде, что данное действо как-то повлияет на узника – безрезультатно. Онисифор стал трясти клетку – без изменений. Существо было озабочено только своей жизнью, своим единоличным пространством. “Каково же оно?” – подумал Секлетеев и уснул в безнадеге возле клетки, крепко зажав в руке еще не допитую бутылку водки.

Ему снились томящиеся в кандалах заключенные, лежащие в грязи и постоянно стонущие то ли от физических болей, то ли от душевных. Они разговаривали с какими-то богами, с какими-то ангелами или их демонами. Возможно, среди них был и сам Секлетеев. На них лился кислотный дождь, разъедавший их плоть. Звучал повсюду чей-то злорадный раскатистый смех. Казалось, что эта мерзкая радость принадлежала самому главному богу. Онисифор очнулся в совершенно разбитом состоянии.

“Надвигается кошмар…надо возвращаться в свою нору, в свою колыбельку счастья…” – подытожил он и посмотрел напоследок на голого мученика. И тот… подмигнул Секлетееву!!! Насмешливо так, игриво. Неосознанно, движимый некими неизвестными причинами Онисифор тоже подмигнул ему. Тоже забавно, по-детски. В разуме появилась голографическая фраза : “Свой!” В следующий миг их глаза вошли во взаимодействие. В результате чего оба сознания пришли к единому корню бытия, где не было ничего, кроме их двоих. Там не существовало даже Ничто. Оно испугано и панически оттуда