аттракционов, но не покатавшегося ни на одном. Он стал собираться на улицу. На свою обыкновенную прогулку в случайном направлении. Почистить зубы, сходить в туалет, собрать рюкзак, одеться, обуться – все оно так скучно, так чудовищно расточает время, это несуразно растянутое время, что, кажется, во всём этом можно увязнуть навечно. Он выбежал на улицу как был – в пижаме, с нечищенными зубами и несправленной нуждой. Час дня. Что-то уже было безвозвратно упущено. Легкость и хрустальная тишь утра. Был солнечный октябрьский день, первый после череды завешанных свинцовыми тучами. Но радоваться этому не получалось – солнце слепило сонные, неумытые глаза, и от прищура болели веки. Однако где-то там, может даже за углом, его, как ему казалось, ждала интересная история.

Он шёл какими-то резкими зигзагами, стараясь выбирать наименее знакомые из исхоженных им вдоль и поперёк улиц. Но ничего хорошего из этого не вышло, потому что «новые» дороги пролегали вдоль автомобильных, гремящих и вонючих.

Рядом с метро к нему подошёл сектант с книжками и брошюрками. Что-то из восточного, благовонно-умиротворённого. Он никогда не проходил мимо таких персонажей, опустив голову, когда они вместе с брошюркой протягивали ему руку экзистенциальной помощи. Но не потому, что искренне сочувствовал этим свидетелям целого пантеона подпольных богов, а потому что боялся того тупого деланного безразличия, с которым мимо них проходит большинство. Ну, и ещё, подсознательно чувствуя себя выше этих чудаковатых фанатиков, в общении с ними он как бы развязывался, избавлялся от тех ужимок, из которых, в основном, и состояло его общение с «равными» ему.

Этот сектант был в бело-сером пончо, а поверх него – чёрный стёганый жилет. Лицо смуглое, доброе, эти трогательно свойские интонации старого знакомого и лёгкий восточный акцент – видимо, из ближайшего зарубежья, где-то на полпути к Индокитаю.

Да, конечно, всем нам в городе живётся плохо. Да, все вокруг потеряны, объяты суетой и страданием, и никто не знает, ради чего всё это. Очарованный мудростью сектанта, он сказал, что чувствует себя полным ничтожеством. На это сектант положил руку ему на плечо и сказал: «Брат, все мы время от времени чувствуем себя ничтожными, думая, что ничего не значим для этого мира. Но стоит помнить, что ничтожно и Дао и именно потому оно абсолютно, потому оно всё. Ведь Путь, пока он ничтожен, охватывает все возможные дороги. И чем меньше определяющих тебя ярлыков, тем ближе ты ко Всевышнему. Но сейчас всё это понимает только твой ум, который и вогнал тебя в ловушку. В этой книге (которая необъяснимым образом вдруг появилась у него в руках) есть практики, которые позволят тебе почувствовать это сердцем. Но мы – некоммерческая организация, живём только на пожертвования…», и всё в таком духе.

Он достал из кошелька стольник и с немалой даже охотой протянул его «брату» – душа его воспрянула и уже предвкушала блаженство вызволения из суеты, небесную негу и бальзам нового учения. Но, отойдя чуть от коммивояжера духа, который меж тем не замедлил вторгнуться уже в другое личное пространство, он вспомнил, что никакой души нет, а есть только эти обратные захваты, синапсы и нейротрансмиттеры, о которых так воодушевлённо сегодня утром с экрана его планшета вещал Роберт Сапольски. А уже в вестибюле метро, спускаясь по лестнице на платформу, он вспомнил про целую полочку в его книжном шкафу с этими астральными дидактичками, которые иногда, где-то раз в полгода, с укоризной смотрели на него своими пыльными корешками, – и пожалел о потраченной сотне.

Он вышел на Пушкинской и по старой привычке пошёл куда-то вглубь старомосковского лабиринта. Вокруг было чумное запустение, и всякие милые крафтовые заведения, скрывающие свою дороговизну вычурно незамысловатым интерьером с летними верандами и подоконниками, обложенными подушками, выглядели особенно фальшиво. Один из домов пронизывала арка, точнее даже, коридор, ведущий во дворы. На обеих его стенах, во всю длину, висели тонкие полоски дисплеев, а по ним ползли красные единички, прерывающиеся на перегоревших диодах. Двор в том конце коридора, несмотря на стоящее в зените солнце, был тёмен, словно его скрывала густая древесная тень. Влекомый цифрами, он сделал пару шагов и остановился. Куда ведёт этот коридор: к выходу из матрицы? К новой истории? Нет, он ведёт к роману про закулисное правительство и масонов со скучной инициацией, псевдоинсайтами, и диванным демонизмом, линчующим массмедиа и средний класс, – где-то на двенадцать авторских листов, если не подтянется оккультно-религиозная канва и культурные ребусы. Аудитория – мамины искатели истины, офисные буддисты и литературные сникерхэды с Китай-города. Он развернулся и побрёл обратно к метро.

В парк он вошёл с гудящей головой, щиплющим от пыли горлом и хрустом деловой Москвы на зубах. Он шёл к роднику через лесистую часть парка, но где-то на середине свернул к деревянной беседке чуть в стороне от дороги и сел в ней. Ему надоели собственные мысли, непослушные, бойкие, и он вознамерился вытравить их проверенным способом – чтением.

Когда уже всё, кроме слов и их значений, почти исчезло, в беседку кто-то вошёл и сел напротив него. Девушка в сером клетчатом пальто, приталенные брюки, белые кроссы, высветленные прядями волосы. Принадлежность к бьюти-авангарду сгладила даже некоторую излишнюю остроту черт её лица. Она достала книгу из своей сумки-экологички и с завидной быстротой в неё втянулась. Что за книгу она читала, было не разобрать – судя по бежевой обложке, кто-нибудь из модных интеллектуалов типа Сартра или Фромма – но ту, что сулила эта встреча, он словно бы держал у себя в руках: любовная повесть, может даже, небольшой роман, минимум постельных сцен – в силу их стыдливой неумелости, – меланхоличный финал с расставанием, исполненным холодного смирения, без стенаний, которые ложатся на плечи читателей; где-то шесть авторских листов, если без морализаторства с претензией на хеппи-энд – и того меньше; аудитория сильно меньше из-за героев-студентов вместо школьников.

– Ты лунатик, что ли? – спросила она.

– Что? – переспросил он, но больше это походило на сдавленный крик испуга.

– Лунатик, говорю? – повторила она и кивнула на его тоненькие штаны, протёртые в самых неудобных местах, и светло-синюю маечку, как и штаны, из детского пижамного комплекта.

Он ничего не ответил, а только уставился на неё и, видимо, в этом взгляде запечатлелось всё отчаяние, вся страсть и ревность, какие она могла вызвать в нём за несколько лет оседания гормонов, потому что она, не убирая книги в сумку, встала и поспешно вышла из беседки.

Он ещё некоторое