В безвоздушном космическом пространстве медленно плыл белый челнок «Рассвет в Альпах». Он скользил крошечной продолговатой каплей на фоне непостижимо большой туманности, которая расплылась посреди бескрайней чернильной мглы, словно причудливый взрыв акварельного пятна из целого каскада зеленых, золотых, желтых и красных оттенков. В иллюминаторах небесного корабля своим холодным сиянием отражались огоньки далеких звезд и редкие кометы с розовыми, бирюзовыми и золотыми хвостами из газа и пыли. На обшивке были видны вмятины и срезанные, словно гигантским скальпелем, остатки от солнечных панелей.
Потрепанный челнок пребывал в небесной колыбели уже год, три месяца, шесть дней и семнадцать часов. Если для космических явлений это время можно было сопоставить с самой крохотной песчинкой в стеклянных часах вечности, то для Армандо Коста – единственного пилота небесного корабля, этот временной отрезок прошел, как целая жизнь. Единственный человек на борту челнока «Рассвет в Альпах» смотрел на туманность через иллюминатор и был погружен в свои мрачные мысли. Космический пейзаж его внимания не занимал.
Поскольку Армандо не считал себя гражданином какого-либо определенного государства, своей Родиной он называл всю планету Земля. На Родине, по размерам как раз подходящей для его Эго, итальянец прославился как талантливый художник, чьи полотна теперь украшают частные коллекции баснословно богатых и влиятельных людей. И какую бы страну Армандо не посещал, везде находились ярые поклонники его таланта, друзья и богатые покровители. На то, чтобы назвать весь Мир своей Родиной и быть настолько востребованным, у итальянца, по происхождению, ушла практически вся сознательная жизнь. И вот, нарисовав самые прекрасные места планеты, самых красивых женщин, практически всех диктаторов, президентов и королей, Армандо на 68 году жизни впал в глубокую депрессию, сопровождаемую творческим кризисом. Его безграничному таланту попросту стало тесно на планете Земля. Известного художника стал манить бескрайний масштаб космоса и его умопомрачительные творения.
– Вот где я создам свое совершенное полотно! – как-то раз воскликнул пожилой итальянец на званом ужине в Монако, указывая пальцем в прекрасные россыпи звезд под взрыв одобряющих эту авантюру гостей вечера.
И вот, на закате ΧΧI века, художник купил себе челнок и полетел в ледяную бездну космоса за вдохновением. Проигнорировав опасения своих одиннадцати сыновей и двух дочерей, пожилой итальянец отправился к звездам один, без команды. Единственный, кто составил ему компанию в этом рискованном предприятии, был его любимый Корги по имени Нутти Восьмой – всегда веселое существо, стойко переносящее все лишения этого похода за шедевром. Армандо отказался от команды, решив, что и люди, и андройды на борту не дадут ему творить, будут мельтешить и отвлекать от совершенного и вечного космоса, заберут его вдохновение, осквернят минуту единения с творческой энергией вселенной. Человечество последние годы, вообще, стало его раздражать, и первое время своего пребывания в космосе, итальянец был рад своему одиночеству.
Но спустя две недели похода, когда вышла из строя система искусственной гравитации, художник пожалел, что не прихватил с собой толкового бортмеханика. Через месяц, вдоволь наевшись синтетической еды, он задумался о хорошем поваре, а спустя полгода, едва покинув живым пояс астероидов, взвыл из-за отсутствия на корабле опытного капитана. Теперь, на втором году пребывания в космосе, Армандо три раза чинил систему искусственной гравитации, устранил семь утечек кислорода и научился неплохо готовить. Но этот полезный опыт дался ему слишком дорого. Элитный и баснословно дорогой челнок немецкой фирмы приказал долго жить, а художник, в погоне за вдохновением, ускользнул очень далеко от своей зеленой, укрытой океанами и морями, Родины. Даже самая ближайшая космическая станция экстренной помощи была недосягаема для него. Оставалось надеяться, что на посланный художником сигнал SOS откликнется какой-нибудь корабль. Но это вряд ли. Последний раз Армандо видел на радаре огонек человеческого присутствия больше двух месяцев назад. Теперь его окружало только пугающе спокойное космическое пространство – вселенский монумент, его бессловесное начертание на подходящей к концу жизни.
Сидящий в кресле художник опомнился от воспоминаний и посмотрел на наручные часы: год, три месяца, шесть дней и восемнадцать часов, как он пребывает в космосе. Рядом, на шелковой красной подушечке мирно посапывал Нутти Восьмой. Он смешно дергал носом во сне и морщился. Наверняка ему снова снилась Земля. Парк Семпионе. Утки в теплой озерной воде…
Армандо посмотрел на холст, который держал в руках, затем снова на вид, открывающийся из панорамного иллюминатора. Воплощенная в красках художника звездная туманность плыла над полотном, жила собственной жизнью, была настолько красивой и реалистичной, словно вырезанный ножницами кусочек неба. Такое творение было бы по достоинству оценено на Земле и быстро заняло бы свое место в галерее или частной коллекции.
– Вульгарная мазня …, – вздохнул художник и положил свое творение на резной столик, который стоял рядом с креслом.
Итальянец собрал художественные кисти и тюбики с краской в именную шкатулку из слоновой кости и устало потер глаза рукой, испачканной гаммой оттенков. При вставании с насиженного места его спина звонко хрустнула, а из горла вырвался короткий, болезненный вздох. Потирая рукой поясницу, Армандо понес полотно в хранилище. Внутреннее, вычурное убранство челнока «Восход в Альпах», стараниями его хозяина, было меньше всего похоже на интерьер космического корабля. Отделанный дорогими породами дерева и драгоценными металлами, корабль напоминал художнику его поместье на юге Франции. То самое, которое было спроектировано и построено под чутким руководством его жены. Изабелла, его дорогая Изабелла. Прошло столько лет, а казалось, не минуло и одной недели. Даже космические расстояния не способны заглушить эту душевную боль. Армандо тяжело вздохнул и с улыбкой, полной душевной теплоты, которую он крайне редко раздавал людям, посмотрел на своего четвероного спутника. Недавно проснувшийся Нутти Восьмой бежал вприпрыжку рядом с хозяином на своих коротких лапах и с безграничной собачьей преданностью заглядывал ему в глаза.
Художник, тем временем, дошел до белой, створчатой двери, которая открылась с тихим шипением, считав сенсором узор линий, приложенной к ней руки, испачканной