ОМЭ

От автора

...Будто штормом всколыхнуло мысли, едва я прочитал в газете «Известия» сообщение из Болгарии: «Сооружаются 4000-тонные танкеры для СССР, их будет четырнадцать. «Федя Губанов» уже ходит на Каспии...»

«ФЕДЯ ГУБАНОВ»...

Еще весной 1920 года так был назван лучший тогда пароход на Каспии. Назван по желанию участников борьбы за Советскую власть — моряков, портовых грузчиков, судоремонтников.

И пусть корабли, подобно людям, не вечны. Пусть давно отслужил свое, разобран и отправлен в переплав пароход, впервые носивший имя морского вожака. В судьбе этого простого имени, которое теперь носит очередной корабль — новый танкер, бороздящий штормовые просторы Каспия, — великая сила революционных, боевых, героических традиций, память народа о своих героях.

...Таков был ход мыслей, какие побудили меня отыскать давнишнее письмо с обратным адресом на конверте: «Баку, набережная Губанова, 117, кв. 76». Это был ответ на мою просьбу, в свое время посланную жене и другу каспийца-большевика, — помочь мне понять главное в характере Феди Губанова, непреклонного до конца.

«...Федя не раз говорил, — отвечая на мой вопрос, припоминала старая коммунистка Евгения Дмитриевна Губанова, — что считает примером для себя в жизни такое отношение к делу рабочего класса и его партии, какое было у Ивана Васильевича Бабушкина, того самого, о котором писал Ленин. Если не читали о Бабушкине, почитайте...»

Письмо было скреплено более вескими, чем любая печать, словами:

«...Остаюсь с большевистским приветом, Губанова, 14 марта 1938 года, гор. Баку».

Вот что хранит на своих страницах слегка выцветшее за четверть века письмо, перед содержанием которого бессильно время...

КЛЯТВА БОЛЬШЕВИКА

...Воздайте им лучший почет:

Несите их знамя вперед!

Из революционной песни

Для того чтобы имя на борту перестало быть лишь названием, надо сперва заглянуть в далекую пору, когда Баку, или Бад-Кубэ, то есть Удару Ветра, если перевести дословно с тюркского языка, подходило скорее иное прозвище: Черный город.

Пропахший нефтью до облаков, насквозь пропитанный ее сырым, удушливо сладковатым запахом, тяжелым, как запах крови, он был черным со всех сторон — этот огромный, самый большой на берегах Каспийского моря портовый город и самый крупный после Москвы и Петрограда промышленный центр. Черным он представал со стороны железной дороги, проложенной к нему сквозь несчетные ряды черных буровых вышек над скважинами нефтяных промыслов Апшеронского полуострова. Черными были промысловые поселки вокруг Баку — скопища бараков и хибарок на голой, без единого деревца, без единого кустика, без единой травинки, серой земле, будто покрытой слоем окаменелого пепла. Черным возникал он и со стороны моря. Вдоль полукружья просторной бухты, над бесконечной набережной громоздились вперемежку мрачные корпуса нефтеперегонных заводов, унылые стены цехов судоремонтных и механических мастерских, угрюмые фасады жилых кварталов, гигантские, чуть не в десять этажей и на сотни тысяч пудов, металлические цистерны хранилищ мазута, бензина, керосина, смазочных масел... А по обе стороны этого скопища черных громад тянулись за городом и гаванью, опять-таки без счета, по лысым скалистым берегам в неясную даль черные буровые вышки над скважинами приморских нефтяных промыслов...

Таким выглядел Баку осенью 1907 года, в тусклый, как жизнь без просвета, день, когда два моряка из команды старого грузового парохода «Челекен» — рулевой Любасов и кочегар Трусов, — возвращаясь в гавань, столкнулись возле ворот кладбища с необычной похоронной процессией.

Толпа изможденных, понурых людей в пропитанных нефтью брезентовых плащах и куртках, окруженная двумя рядами полицейских — городовых, прозванных в народе фараонами, медленно шла за простым дощатым гробом, который несли на плечах четыре человека. Ни одно слово не прорывалось из толпы, только нудно чавкала грязь под ногами да в тишине стучал — не мог достучаться — дождь в крышку гроба.

— Гляди! — Любасов локтем подтолкнул дружка. — Без попа хоронят.

— Самоубийцу, — предположил кочегар.

— А зачем фараоны стойку сделали?..

Показав на полицейских, уже сгрудившихся по обе стороны ворот кладбища, рулевой потянул Трусова за собой в толпу.

Шепотом, на ходу, моряки расспросили соседей.

Нет, не самоубийцу хоронили рабочие-нефтяники промысла «Борн», а своего товарища, убитого царскими опричниками за то, что говорил правду людям. Какую правду? О чем?.. А все об одном и том же: о проклятой подневольной, голодной жизни, черной, как этот город! О каторжной доле тартальщика, бурильщика да любого рабочего человека на промыслах, среди удушливых нефтяных паров, под палящим бакинским солнцем или под штормовым ветром, который не зря назван «бешеным нордом»... О грошовом заработке... О невыносимой жизни в бараках-казармах на грязных нарах в два этажа, а то и без всяких нар — прямо на земляном полу... О том, что рабочему-нефтянику негде ни помыться после работы, ни напиться вволю пресной воды, ни пообедать, ни раздобыть лекарство, ни вдохнуть чистого воздуха, ни полюбоваться зеленой травкой... О том, что не растет никакая трава у бараков и хибарок в промысловых поселках на пропитанной нефтью земле, зато растут парки вокруг дворцов богатеев, которым принадлежит все в Баку... Все заграбастали и прибрали к своим загребущим, липким от нефти, рабочего пота и крови рукам керосиновые и мазутные короли — Ротшильды, Нобели, Манташевы, Тагиевы, Багировы, Оппели, Шибаевы, Лианозовы, и с ними еще триста разноплеменных хищников, называемых миллионерами... Это они завладели землей и морем, источниками пресной воды и пароходами, чистым воздухом и самой жизнью рабочего человека... Да, и самой жизнью! Попробуй пикни против них, пристыди за неуемную жадность, потребуй копеечной прибавки, заикнись о правах — они дадут тебе права!.. Насмерть сапогами забьют в полиции, как забили вчера нашего Тучкина…

Будто прошелестело горячим дыханием возле моряков:

— Сегодня малость сквитаемся!..

Вместе со всеми кочегар и рулевой протиснулись в узкие ворота кладбища мимо городовых и пристава, зажавших толпу около входа. Буравящим взглядом пристав присматривался к тем, кого считал подозрительным, запоминал приметы...

Процессия остановилась в дальнем углу кладбища, обнесенного черной невысокой стеной, мокрой от дождя, вроде залитой слезами. Оба моряка протиснулись поближе к разверстой могиле, увидели уже открытый гроб на краю ее, обезображенное побоями, в черных подтеках,