ПУШИСТЫЙ ОХОТНТК

Возле дачного домика, где я провожу большую часть лета, бродит кот: совершенно чёрный, упитанный, морда круглая и выразительная, но такой недотрога! Бывало, сижу на бордюре возле входа или тихонько бреду к дверям, и он тут как тут – трётся мордой о края камней или скамейки, а потом уляжется на спину и давай ворочаться и мурчать. Да, именно мурчать, не урчать, не мяукать, а нечто среднее – редко встречающееся у котов, но очень осмысленное. Но только я руку к нему протяну – он отшатнётся.

 Сегодня он охоту устроил.... Сидела на ветке куста птичка, чуть в глубине, я её и не видел. Куст невысокий, листья светло-зелёные, а по краям белым окаймлены. Ветки обильно покрыты лохматыми кисточками, видимо, с семенами, а лохмотья как очень маленькие одуванчики.

 Кот, значит, подкрался к кусту и – прыг на него. Куст зашумел, затрясся, облако пушинок вокруг него поднялось. Через мгновение всё затихло, а из-под куста, брезгливо пятясь, со слегка вздыбленным и напружиненным хвостом, выполз значительно округлившийся пушистый охотник.

 Птичка преспокойненько упорхнула, а кот сидел возле куста и минут пять с недовольным видом отряхивался от светло-серых пушинок: тряс мордой, водил хвостом, облизывался и отплёвывался. Одновременно он встряхивал головой и издавал фырчаще-чихающие звуки, рот его при этом приоткрывался, высовывался язык, и в разные стороны разлетались брызги.

 Я так и застыл с чашкой кофе в руке, уставившись на морду кота: сколько досады, сожаления и упрёка  кусту отразилось на ней! Потом он с достоинством оглянулся вокруг, поискал взглядом невольных зрителей своей неловкости. Никого не заметив, кот немного успокоился и сконфуженной походкой побрёл восвояси. Поднялся и я.

УШЕЛЕЦ

С моим соседом по лестничной площадке, Андрюшкой,  мы до сих пор встречаемся. Мало того, дома, в которых мы теперь живем, стоят напротив, даже этаж один и тот же – девятый, а в детстве двери квартир смотрели глазками друг на друга. Из моего окна был виден двор с качелями и песочницей, а у него вид открывался на эту сторону, на дорогу. Вон они: рамы заменены на пластиковые, модные занавески на них, но мир за ними – совершенно другой…

 Иногда мы с Андрюшкой прижимались лбами к стеклу и, как настоящие охотники, выжидали, когда подъедет хлебовозка. На первом этаже дома напротив был магазин, и дверь, куда принимали товар, тоже выходила на нашу сторону.

 Как только фургон с надписью "хлеб" сворачивал с дороги к магазину, мы, прыгая через две ступеньки, сбегали с шестого этажа и неслись мимо пивнушки к грузчику.

 Но это было позднее, уже потом, после того, как вокруг хлебозавода вырос второй забор, а в пространство между заграждениями выпустили собак. Неужели от нас – мальчишек? Собаки были незлые, даже не гавкали, но к цеху было не пробраться.

 Хлебозавод стоял далеко от дома, но нестерпимо манил запахом свежей выпечки. Подобраться к ней мы могли только в субботу вечером. На заводе в это время пустынно, и нас с другом домашние задания высиживать не заставляли. Ждали  мы этого часа с нетерпением, несмотря на то, что улов предсказать было невозможно – как повезёт.

Дорога к хлебозаводу тянулась невыносимо долго. А вот и оно, это место. Ни забора, ни завода. Теперь здесь офисы и магазины…

 Мы с другом, обхватив стальные прутья забора своими ручонками и прижавшись к высокому железному забору, стоим и смотрим… Стояли и смотрели. Ждали и надеялись, что грузчик откликнется на возглас Андрюшки: "Дяденька, дай хлебушка, пожалуйста!" – осмотрится вокруг и кивнет нам, если никого лишнего поблизости нет. Тогда я протисну своё тощее тельце сквозь массивные прутья забора и подбегу к нему, и он мне сунет в руки батон белого, тёплого, ароматного хлеба. Обхватив его пальчиками, прижав к груди и глотая слюнку, вернусь я, безумный от счастья, к другу, и мы, весело отрывая и запихивая в рот огромные шматки булки, двинемся в обратный путь…

Что было дальше? Время быстро пронеслось, как в репортаже о полёте на марс намибийских космонавтов…

Много лишних людей появилось. Урезали пособия, заморозили пенсионный фонд, обещая: к такому-то году – всё будет хорошо. Через десять лет: ни фонда, ни пенсий. Тогда и появился лозунг: "Впиши своё имя в историю страны!". Государству ничего не оставалось, как на волне патриотизма избавляться от тех, кто не мог казну пополнять, питать её.

 Был принят закон "О праве на жизнь", дающий право распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению, а по сути – разрешающий добровольную смерть. В дополнение к этому снизили пенсионный возраст, причём условно, и стали назначать по состоянию здоровья.

Данные эти, о здоровье, собираются теперь и обрабатываются в автоматическом режиме, через тот самый вживлённый чип. Эта электронная вставка оказалась далеко не так безобидна, и, кроме "паспортных", биометрических данных, может программироваться на расстоянии, записывать мысли и даже парализовать человека при необходимости.

Когда показатели здоровья становятся ниже нормы, то человеку высылают предупреждение. Повторным письмом, если поправить здоровье или откупиться не удается, переводят на пенсию. Дальше нужно решать: войти в историю или завянуть как овощ.

Газеты, телевидение уверяли, что общество достигло небывалых высот, свобода стала безграничной. Мне представилась треска на крючке, поющая о безграничной свободе, на хвосте у который – огромный кальмар. Вот тебе и вся свобода – в выборе: быть зажаренным на углях или сгинуть в пасти кальмара.

 Как это назвать? Что мне даст название, если я прожил в том же строю, в массе вполне довольных возможностью купить йогурт фирмы "А" или "Б" людей. "Оставь всё это, – говорю я себе, – ты уже принял своё последнее решение, заканчивай дело и ставь точку, не хватало ещё сорваться напоследок".

 В одном, самом обнищавшем уголке страны, на месте бывшего шахтёрского городка, устроили лагерь для тех, кто решил доживать и умереть естественно, как Бог положит. Это огражденная высоким забором территория, выходить за пределы которой строго запрещается. Отремонтировали, благоустроили и заселили пятиэтажки – бывшие общежития, сиротски стоявшие после закрытия города.

 Первое время здесь было вполне прилично, но через три-четыре года лагерь стал иметь вид заброшенный, отталкивающий. Лишь отдельные его части, где за территорией и домом ухаживают сами постояльцы, выделяются как маячок, сохраняя бодрость былой роскоши.

 А в основном: выцветшие дома, маленькие комнаты, двухъярусные кровати, зал для коллективного просмотра телевизора, душ в сыром холодном подвале, двухразовое питание – похлёбка – сбалансированный набор