драные Коптяки. Пару дней назад лежал он себе душной ночью на полу в однокомнатной квартире и страдал. На пол он лег специально, потому что старый линолеум приятно холодил спину, да и по полу шел едва уловимый, но сквозняк. Спать не хотелось, от курева же тошнило, в правом боку покалывало знакомое чувство беспокойства. Сколько себя помнил Ковалев всегда это странное, свербящее ощущение было с ним, то затихая, то вдруг вот так вот неожиданно миллионами маленьких иголочек впиваясь изнутри в правый бок – мешало спать, думать, жить мешало. Он научился сожительствовать с ним, иногда только становилось совсем невмоготу. Тогда он запирался дома и просто ждал. Или погружался в работу с особым рвением. За это его недолюбливал коллектив и начальство. Ну и хер с вами, зло думал Ковалев, рыская по району в поисках какой-нибудь сорванной норковой шапки, цена которой три копейки. Еще пойди найди залетного отработавшегося гопника-гастролера. Найти, конечно, не найти, зато отпускало на время.

Вот и в ту ночь Ковалева опять накрыло. Кое-как промаявшись до утра, Ковалев на работе выхватил в областной сводке необычное происшествие с падением в яму и упросил начальство съездить посмотреть, приплетя к этой яме вверенные ему нераскрытые дела.

Днем Ковалев уже трясся в пригородной маршрутке, потому как своей машины у него не было, а служебную никто не дал. За окном летели мрачные елки, черные, истомленные летним зноем. В салоне висела тяжелым сгустком жара. На Ковалева смотрели немигающими глазами святые с водительских иконок. Да раскачивался из стороны в сторону как маятник вымпел каких-то давно забытых соревнований.

…У участкового в гостях сидел очкастый фермер Николай. Ковалев по инерции скорее, но опросил все-таки Николая, за что на него обиделись оба – и фермер, и участковый. Первый по причине врожденного фрондерства, второму было обидно, что какой-то заезжий опер учиняет свои порядки во вверенных участковому Коптяках. Потом они пили втроем, закусывали моченой брусникой и шоколадными батончиками, которые Ковалев купил еще в городе с собой в дорогу.

Как совсем стемнело, Николай и участковый подрались, по поводу им не ведомому, поспорили вроде как об организации фермерского хозяйства. Ковалев, как самый трезвый из троих – водка его не брала, такой вот у него был организм, полез разнимать, но кто-то в пылу суетливой борьбы сунул ему локтем в глаз. Поэтому опер махнул на вцепившихся в друг друга наподобие древнегреческих борцов собутыльников и пошел прогуляться.

Тут он по причине сгустившейся тьмы и меланхолии чуть не стал третьей доподлинно известной жертвой адской ямы, но был окликнут дедом Игнатом как раз в тот момент, когда уже занес ногу над разверзнувшейся бездной.

Дед Игнат, окликнув Ковалева, тут же спрятался в лопухи – он и сам не понял, какая такая сила заставила его подать голос и отвлечь идущего. Ему было почему-то немного совестно перед всеми за то, что в яму непременно падают под его присмотром.

Спасенный Ковалев постоял на краю, покурил, потом расстегнул штаны и пустил в яму тугую, весело журчащую струю. За этим делом его застала Галка, которую после смерти обоих ухажеров иначе как ведьмой никто не называл. Впечатленная Галка пригласила Ковалева к себе. А Ковалев пошел, потому что возвращаться в душную, пахнущую потными мужиками и брусникой комнату в доме участкового ему не хотелось.

Так бы, наверное, эта ночь и прошла без происшествий, но сразу после полуночи, когда в небо над деревней выкатилась огромная желтая луна, из дома под новой зеленой крышей вышла в полном составе семья – папа, мама, теща и двое ребятишек. Гуськом друг за другом подошли они к яме, да так один за другим в эту яму и прыгнули. Папа, мама, теща и двое ребятишек. И опять никто ничего не видел, кроме деда Игната, но тот решил на всякий пожарный случай держать рот на замке. Видел и видел. Все что-нибудь видят, да не каждый язык распускает. Болтать тут особо не о чем. Так что о странном прыжке в полном составе зеленокрышной семьи в адскую яму никто не узнал. Жили люди, да может уехали. Что с них взять – дачники.

Утром Галка, всматриваясь в умиротворенное лицо спящего в ее кровати оперуполномоченного Ковалева, вдруг неожиданно и вполне вероятно в первый раз в своей жизни влюбилась. То есть, до этого самого момента она нисколько не сомневалась, что данное чувство ее не раз посещало в жизни – Галка была женщина влюбчивая и до плотской любви шибко охочая, как и всякий здоровый, не обремененный лишней рефлексией человек. А тут вышло, что все не то, чем казалось. Чувства, испытываемые Галкой до сегодняшнего утра, были само собой сильные и резкие, как пистолетный выстрел, но глубины, вот такой вот чтобы на разрыв, в них не было.

А сейчас пришло. Накрыло с головой. Галка не могла даже вдохнуть вдруг ставший тяжелым воздух. Места внутри у нее не осталось. Так этим незнакомым, сильным чувством было все занято. Аж под маковку. Переполняло и прело через край, как квашня. И было Галке несладко, а очень горько. Что вот она так и жила долго и бессмысленно, как мышь во тьме. Столько времени потеряно. Столько сил и ласки потрачено зря.

У Галки из глаз брызнули слезы. Прямо на заросший колючей щетиной подбородок и щеки Ковалева. Опер от такой мокроты сразу проснулся. Увидал рыдающую Галку и инстинктивно прижал ее к себе. Все-таки баба. Да и ревет чего-то. Как всякий нормальный русский мужик, Ковалев понимал, что нужно делать если баба ревет.

И Ковалев видать так сильно ее обнял, что Галка снова смогла дышать.

Потом уже, засыпая на Ковалевской груди, у Галки где-то в глубине проскочила мысль, что вот не окажись рядом с ней Ковалева в этот момент, возможно она бы так и умерла, без воздуха-то.

Неведанное, сильное чувство между тем все не проходило. Хотя Галка по опыту знала, что любовная горячка длится пару дней, ну максимум пять. А тут никак. Наоборот, оно как будто вызревало внутри, пугая как инородный монстр. Галка видала такое в одном фильме по видаку. Давно, еще в юности. Но тогда она на всю жизнь запомнила рождение хвостатого монстра прямо из тела астронавта.

Может я беременная, думала Галка. Но она до этого пять раз беременела, ничего похожего при этом не испытывала и спутать уж никак не могла. На всякий случай для очистки совести Галка тайком съездила в город. Купила в аптеке тест. Пописала на него в туалете автовокзала. Пожалела потраченных на тест денег, но хоть убедилась, что точно нет – не беременна.

Ковалеву было невдомек, что там у Галки происходит. У него самого кололо бок от беспокойства. Он остался жить у Галки, твердо решив, что пока не поймет природу этого своего недуга и не выбросит его да хоть бы в адскую