в том числе красивых и юных.

– Главное, чтобы остались старые дорогие друзья, – отвечал он. – Я однажды уже потерял всех друзей. Конечно, иметь друга-капитана было куда престижнее, чем певца из бара. Надеюсь, у нас с тобой впереди много прекрасных лет, а уж интересного будет – не счесть!

В баре он работал только несколько вечеров в неделю, все остальное время был свободен, но проводил время в обществе, как мне казалось, малоинтересных людей: спорил о политике с дворником, играл в шахматы с продавцом газетного ларька, пил пиво с соседом – пожилым пуэрториканцем, который знал всего несколько английских слов. Все это меня удивляло безмерно: я знала, что творческому человеку необходимо уединение и концентрация. Но Чак, казалось, уединения избегал. Он и со мной проводил столько времени, что я не понимала, когда он сочиняет песни.

– Знаешь, где Эдгар По написал своего гениального «Ворона»? – как-то сказал он в ответ на мое очередное «Почему?» – На огромной бочке пива, в кабачке низкого пошиба. А местные пьянчужки одобрительно хлопали его по спине. Им, в противоположность журнальным критикам, нравились его стихи. А с кем проводил время Иисус? С мытарями, рыбаками и блудницами».

Несколько раз я пыталась рассказать Чаку о своих занятиях, но он слушал вполуха и посмеивался – волшебство не представлялось ему чем-то серьезным. Рамиро же, напротив, живо интересовался моими успехами и сам просил рассказывать ему о волшебстве и обо всем, что было с ним связано. Так получилось, что я рассказала ему и про Чака – ведь он же делился воспоминаниями об Аде.

В отношениях с Чаком мне следовало сразу установить какие-то рамки и границы. Он мог прийти в любой момент, расположиться поудобнее и часами рассказывать: о детстве, о странах, где побывал, об удивительных людях, встретившихся на пути, и я слушала его, забыв обо всем. И занятия мои страдали все больше…

***

К весне Рамиро уже был достаточно здоров, чтобы самому выгуливать собак. Он проводил много времени в парке и выглядел куда лучше, чем в момент нашего знакомства – исчезли мешки под глазами, появился легкий загар. Он купил подарки для Ады и заказал билет на самолет в Афины, а жене сказал, что едет по делам бизнеса. Он был почти счастлив, но все же беспокоился, что далек от того стройного юноши, которым Ада его помнила. Предполагалось, что я буду присматривать за собаками во время его отсутствия, а по его возвращении – искать другую подработку.

***

Чак с удовольствием готовил и потчевал меня своей стряпней, но сам всегда отказывался от моего угощения. Он рассказывал мне свои истории и пел песни, но когда я говорила что-нибудь, он, даже если и слушал, то позднее оказывалось, что ничего не помнил из моих рассказов! Когда я собиралась уходить, Чак всегда просил: «Останься, пожалуйста. Хочешь, я спою тебе песни, которые еще никто не слышал? В баре я исполняю, в основном, те, что нравятся обычным слушателям, а вот эти, кроме тебя, никому не покажу…»

И я оставалась. И теперь вместо своих мыслей я думала его мысли, вместо того, чтобы настраиваться на свои каналы, я пыталась понять, каким образом он настраивается на свои и создает такое количество ярких песенных сюжетов и чарующих мелодий за короткое время. Его талант, казалось, не имел границ. Не скрою, мне тоже хотелось этому научиться. Мои же собственные каналы, тем временем, слабели. Я несколько раз пыталась объяснить Чаку, что не могу проводить столько времени с ним, потому что занятия волшебством важны для меня. Но он либо пропускал мои слова мимо ушей, либо отпускал шутки по этому поводу, иногда довольно бестактные.

К некоторым ярким и талантливым людям лучше не приближаться, какой бы заманчивой ни казалась их дружба. Безопасная и почтительная дистанция позволяет брать маленькие дозами того, что они раздают так щедро. А если подойти к ним слишком близко, то уже не увидишь себя самого. В его присутствии мне было так легко, будто он брал на себя часть земного притяжения, и я парила почти в невесомости. Он был обаятельным человеком, прекрасным любовником, великолепным певцом и рассказчиком. Его голос был мягким, бархатным, обволакивающим, и песни его были так хороши, что я таяла, исчезала – будто становилась металлической стружкой на крупном магните, песчинкой на сапоге, маковым зернышком на пироге.

Почему я говорю «был»? Потому, что я натворила что-то, наколдовала… и теперь не знаю что делать.

Я поняла, наконец, что он проводит со мной столько времени вовсе не потому, что сильно мной увлечен. К сожалению, причина была куда менее романтична… Он заполнял мной пустоту. Он и в баре пел не потому, что ему нужны были деньги, или чтобы его песни были услышаны. По ночам или в дождливую погоду, когда не было никого рядом, он писал песни только от страха пустоты. Но ведь я – тоже не пыль на ветру. Я – волшебница, пусть еще не совсем умелая и не такая опытная, как мои учителя, но все же – это мое главное призвание. Чак становился серьезной помехой моим занятиям. Пришедшие ко мне идеи, не получив развития, тихо гасли, а навыки терялись. Он ничего не брал у меня – ни еды, ни волшебства. И все же, он был мне интересен, я понимала, что ему страшно наедине с собой, и мне было его жаль.

Но это была не любовь. В противном случае я бы не воспротивилась происходящему – против любви волшебники бессильны, да и сама любовь сильнее волшебства и плоды ее намного круче. Да, это была не любовь.

Чем больше я слушала его песни, тем яснее вырисовывалась схема. В большинстве песен из цикла о путешественнике во времени повторялся один и тот же сюжет. Вернее, приключения с героем происходили разные – он попадал в странные, забавные и трагические ситуации, но всегда возвращался по времени и все исправлял. И тогда я поняла, вернее, вообразила, что поняла, что так мучает Чака.

Закон есть закон. Других не поймали, а ему не повезло. Если бы он тогда не взял этот незаконный груз, то его жизнь была бы прежней. Он работал бы во флоте, семья бы не распалась, отец, возможно, прожил бы дольше – он слег, когда узнал о судебном следствии – друзья от него не отвернулись бы, сыновья смогли бы учиться в престижном колледже. Оставшись у разбитого корыта, Чак взял в руки гитару и… фантазировал в песнях о такой возможности – все исправить, вернуться и все исправить…

Но путешествия во времени невозможны. А если бы и были возможны, то неизбежно нарушение причинно-следственной связи, и еще ряд проблем, которые трудно предугадать. Песни – единственный выход его эмоций. Песни – единственный способ, чтобы не сойти с ума.

***

В июне начался чемпионат мира по футболу и Чак перестал мне звонить, и даже в баре взял отпуск. Он смотрел все матчи