Полоснуло ножницами солнце. Теперь ты знаешь, какое оно небо – красное.
Орбитное Подбежала, подлетела, вся такая нежная, как осенний листочек, завороженный звуками ветра. Ты только потом узнала, через много лет, что эти звуки были единственно настоящими в иллюзии осени. Поэтому не стоило винить за то, что поддалась чувствам – не могла не поддаться, ведь это было прихотью всевластной судьбы. Зачерпнула горстями, заиграла на струнах морозного воздуха, синей шалью набросила на свою радость, нежность на плечи маленьких. Солнце любит тебя! В белых комнатах не осталось сомнений. Ветер прогнал их грозным своим рыком. А гордость все стояла на вокзале и смотрела, как товарными вагонами грузили, и увозили в Сибирь её детей – её интриги. Гордость не могла, не смела плакать. Но ведь женщина же, ведь мать. Гордость не хотела ломаться, не думала, что когда-нибудь её бдительность усыпят винные запахи радости. Расслабилась. И теперь вот, всё ещё плохо соображая с похмелья, стоит на вокзале и, по-моему, задумывается, не рвануть ли следом за ними в ссылку. А на коленях лежали небесно-голубые снимки. Тебе казалось, что туманы, окутывающие вершины гор, сделаны из такой же бумаги. Маргариновый запах счастья носился в воздухе, и Нежная пела, Нежная играла на гитаре для Маленьких. Всё разрушается от времени. Сломались и его убеждения. Холод его души превратился в ласковый ветер, обнимающий за плечи и ласкающий голову. Ты устала ему повторять о своей любви, и даже сама засомневалась, правда ли это. Или неправда? Или только ветер, только шокирующая бездна под ногами – удел неба? Неужто небо существует и без солнца? Неужели в маргариновой пене снега можно укрыться от простого человеческого «хочу»? Золотоволосая спала летаргическим сном. Словно статуи склонились над ней 3 служанки – по преданиям их звали Надин, Жанин и Оспа. Пещера лучезарила, в ней истина была в каждой частице пространства. Ложь захватила целый мир, но в эти покои она не смела зайти и бесилась от этого, и проигрывала в сущности. Ведь иногда достаточно нескольких белых комнат, чтобы окружающий мир тысячи раз вместился в них. Богини скорбели. Ты соскучилась по их беспокойным песням. И не обижалась уже совсем, жалела о несказанном. – Зачем тебе мы? У тебя ведь есть он! – У меня ничего нет в мире людей. Я пришла в него голая, и всю жизнь такой прохожу, и уйду. Замолчал голос озера, задёрганного белыми стихами тумана. Передо мной стояла Нинаж прозрачных шёлковых одеждах и прекрасном венке из камелий. Впервые она явилась ко мне в минуты радости. И моментально за душой стало так холодно. Так пусто, так страшно. Слёзы неба нынче бессезонны, а плакать хотелось. Зачем? Истину эти слёзы всё равно не отдадут – слишком жадные и ленивые. Нинаж не поверит слезам, хоть они и искренни, но преждевременны. Он забудет тебя завтра в 14.00. не будет вспоминать 2 недели. Ты сожжёшь сотни рукописей, напишешь на обоях во всех комнатах «секс – это зло», и успокоишься, и начнёшь снова мечтать, представлять постельные сцены. Нинаж, зачем нельзя разорвать этот круг? Она села у воды, опустила в неё свои длинные белесые волосы, потом брови. Видно. Летаргия Золотоволосой печалила её. Жаль, что Богиня реки не может утопиться. Ногти обкусаны, слёзы развенчаны. Порок – не глухота, а её отсутствие. Белые женщины – чёрные женщины, И в окне косы ветра русые. Нежность карается стрелами древними, Может, не надо ему говорить? Может, нет смерти в лесах за деревнями, Это не стон, а болотная выпь, Это сестра подноготная страха В белых перчатках и в чёрных очках, Это не «Орбит», а кара Аллаха За то, что заботишься о белых зубах.
Иммуносистемы Выборам на Украйне – Как это? – Нидан, похоже, действительно не понимала, что 9 ложек сахара не сделали её чай сладким. – Ты где? Я тебя не вижу. –Щёлкни на окне Windows, нынче я вирусю, – ты спокойно дышала. Вчера впервые дотронулась до клавиш, и не почувствовала боли. Ощущение до одури непривычное: зная, что он тебя любит, сливаться со всеми окружающими. Ты ходила по улицам, вся словно замороженная девочка, вглядывалась в чужие лица, совсем по-другому воспринимала университетские парочки. Это сложнее всего было понять, подумать, что любят простой человеческой любовью не их, а тебя. Мир изменился даже внешне. Может, ты стала видеть лучше, или хуже? Или иначе… – Прозрение Иосифа наступило внезапно. Оно не было связано ни с солнечными затмениями, ни с рождением Сверхновой в Туманности Андромеды, ни с последним листопадным днём осени. – Это уже говорит Спао, её тембры не перепутаешь ни с чем. – Он закрыл глаза, он – простой еврейский мальчик лет пятидесяти, злой насмешкой судьбы перенесенный в 4-ю лабораторию ЛВС Университета. А когда открыл, трёх-мерность мира перестала существовать – будто не было её вовсе в этой Вселенной. Иосиф отныне мог нежно погладить песочные барханы заставки рабочего стола, и песок неизменно отзывался на эту ласку – мурчал и жмурился, как рыжий кот. Иосиф обращал взор на сбрасывающий нижние листочки фикус, и чувствовал в каждом капилляре растения холодную кровь женщины, его посадившей давно, а ныне с непривычки боящийся темноты, духоты гроба. «Не бойся, милая, – скажет он ей, – это всего лишь ещё одна ступень твоего пути.» – «И твоего», – ответит в тон ему женщина. Почему-то именно этот намёк будет вспоминать Иосиф ярче всего потом… – Это написала не ты… хотя почувствовала, могла – не спорю. – Нинаж завивала волосы. – И всё-таки…– хмурились брови, замирало дыхание – замеряла мгновения до ответа Старшая. – Весь мир знает, что я его люблю. Это бесспорная истина. Но когда вместе, если вдруг рядом… – я не хочу, я ищу другого, не существующего и позавчера признавшегося в своей смерти мне во сне. Я хочу изменять и склонна к суицид у. Да я сама триста раз умираю от звуков его голоса – не хочу писать, не могу допить кофе с сахаром. – Это не повод, чтобы сжигать на свечке по одной странице О’Генри, – Нинаж закончила причёску, – строга, очень строга богиня земли нынче. – У меня завис сервер! Сижу и с наслаждением наблюдаю, как неизвестный вирус по фрагменту уничтожает ячейки жёсткого диска, – голо Спао был всё ещё слышен, но уже слабо. Он размывался, словно узор на стекле, по которому обильно прошлись «Пемолюксом», он переплетался, и терялся в толстых нитях тумана, он замирал над бездной опаленного заревом неба. Ты бросаешь Нидан, со скоростью ветра щёлкаешь на окошко Спао. – Это не я, – успеваешь крикнуть в последнюю секунду. – Это не он, – тихим эхом со дна монитора. И всё тотчас же пропало. Бездонный монитор оказался плоской оболочкой – ещё тоньше,
Орбитное Подбежала, подлетела, вся такая нежная, как осенний листочек, завороженный звуками ветра. Ты только потом узнала, через много лет, что эти звуки были единственно настоящими в иллюзии осени. Поэтому не стоило винить за то, что поддалась чувствам – не могла не поддаться, ведь это было прихотью всевластной судьбы. Зачерпнула горстями, заиграла на струнах морозного воздуха, синей шалью набросила на свою радость, нежность на плечи маленьких. Солнце любит тебя! В белых комнатах не осталось сомнений. Ветер прогнал их грозным своим рыком. А гордость все стояла на вокзале и смотрела, как товарными вагонами грузили, и увозили в Сибирь её детей – её интриги. Гордость не могла, не смела плакать. Но ведь женщина же, ведь мать. Гордость не хотела ломаться, не думала, что когда-нибудь её бдительность усыпят винные запахи радости. Расслабилась. И теперь вот, всё ещё плохо соображая с похмелья, стоит на вокзале и, по-моему, задумывается, не рвануть ли следом за ними в ссылку. А на коленях лежали небесно-голубые снимки. Тебе казалось, что туманы, окутывающие вершины гор, сделаны из такой же бумаги. Маргариновый запах счастья носился в воздухе, и Нежная пела, Нежная играла на гитаре для Маленьких. Всё разрушается от времени. Сломались и его убеждения. Холод его души превратился в ласковый ветер, обнимающий за плечи и ласкающий голову. Ты устала ему повторять о своей любви, и даже сама засомневалась, правда ли это. Или неправда? Или только ветер, только шокирующая бездна под ногами – удел неба? Неужто небо существует и без солнца? Неужели в маргариновой пене снега можно укрыться от простого человеческого «хочу»? Золотоволосая спала летаргическим сном. Словно статуи склонились над ней 3 служанки – по преданиям их звали Надин, Жанин и Оспа. Пещера лучезарила, в ней истина была в каждой частице пространства. Ложь захватила целый мир, но в эти покои она не смела зайти и бесилась от этого, и проигрывала в сущности. Ведь иногда достаточно нескольких белых комнат, чтобы окружающий мир тысячи раз вместился в них. Богини скорбели. Ты соскучилась по их беспокойным песням. И не обижалась уже совсем, жалела о несказанном. – Зачем тебе мы? У тебя ведь есть он! – У меня ничего нет в мире людей. Я пришла в него голая, и всю жизнь такой прохожу, и уйду. Замолчал голос озера, задёрганного белыми стихами тумана. Передо мной стояла Нинаж прозрачных шёлковых одеждах и прекрасном венке из камелий. Впервые она явилась ко мне в минуты радости. И моментально за душой стало так холодно. Так пусто, так страшно. Слёзы неба нынче бессезонны, а плакать хотелось. Зачем? Истину эти слёзы всё равно не отдадут – слишком жадные и ленивые. Нинаж не поверит слезам, хоть они и искренни, но преждевременны. Он забудет тебя завтра в 14.00. не будет вспоминать 2 недели. Ты сожжёшь сотни рукописей, напишешь на обоях во всех комнатах «секс – это зло», и успокоишься, и начнёшь снова мечтать, представлять постельные сцены. Нинаж, зачем нельзя разорвать этот круг? Она села у воды, опустила в неё свои длинные белесые волосы, потом брови. Видно. Летаргия Золотоволосой печалила её. Жаль, что Богиня реки не может утопиться. Ногти обкусаны, слёзы развенчаны. Порок – не глухота, а её отсутствие. Белые женщины – чёрные женщины, И в окне косы ветра русые. Нежность карается стрелами древними, Может, не надо ему говорить? Может, нет смерти в лесах за деревнями, Это не стон, а болотная выпь, Это сестра подноготная страха В белых перчатках и в чёрных очках, Это не «Орбит», а кара Аллаха За то, что заботишься о белых зубах.
Иммуносистемы Выборам на Украйне – Как это? – Нидан, похоже, действительно не понимала, что 9 ложек сахара не сделали её чай сладким. – Ты где? Я тебя не вижу. –Щёлкни на окне Windows, нынче я вирусю, – ты спокойно дышала. Вчера впервые дотронулась до клавиш, и не почувствовала боли. Ощущение до одури непривычное: зная, что он тебя любит, сливаться со всеми окружающими. Ты ходила по улицам, вся словно замороженная девочка, вглядывалась в чужие лица, совсем по-другому воспринимала университетские парочки. Это сложнее всего было понять, подумать, что любят простой человеческой любовью не их, а тебя. Мир изменился даже внешне. Может, ты стала видеть лучше, или хуже? Или иначе… – Прозрение Иосифа наступило внезапно. Оно не было связано ни с солнечными затмениями, ни с рождением Сверхновой в Туманности Андромеды, ни с последним листопадным днём осени. – Это уже говорит Спао, её тембры не перепутаешь ни с чем. – Он закрыл глаза, он – простой еврейский мальчик лет пятидесяти, злой насмешкой судьбы перенесенный в 4-ю лабораторию ЛВС Университета. А когда открыл, трёх-мерность мира перестала существовать – будто не было её вовсе в этой Вселенной. Иосиф отныне мог нежно погладить песочные барханы заставки рабочего стола, и песок неизменно отзывался на эту ласку – мурчал и жмурился, как рыжий кот. Иосиф обращал взор на сбрасывающий нижние листочки фикус, и чувствовал в каждом капилляре растения холодную кровь женщины, его посадившей давно, а ныне с непривычки боящийся темноты, духоты гроба. «Не бойся, милая, – скажет он ей, – это всего лишь ещё одна ступень твоего пути.» – «И твоего», – ответит в тон ему женщина. Почему-то именно этот намёк будет вспоминать Иосиф ярче всего потом… – Это написала не ты… хотя почувствовала, могла – не спорю. – Нинаж завивала волосы. – И всё-таки…– хмурились брови, замирало дыхание – замеряла мгновения до ответа Старшая. – Весь мир знает, что я его люблю. Это бесспорная истина. Но когда вместе, если вдруг рядом… – я не хочу, я ищу другого, не существующего и позавчера признавшегося в своей смерти мне во сне. Я хочу изменять и склонна к суицид у. Да я сама триста раз умираю от звуков его голоса – не хочу писать, не могу допить кофе с сахаром. – Это не повод, чтобы сжигать на свечке по одной странице О’Генри, – Нинаж закончила причёску, – строга, очень строга богиня земли нынче. – У меня завис сервер! Сижу и с наслаждением наблюдаю, как неизвестный вирус по фрагменту уничтожает ячейки жёсткого диска, – голо Спао был всё ещё слышен, но уже слабо. Он размывался, словно узор на стекле, по которому обильно прошлись «Пемолюксом», он переплетался, и терялся в толстых нитях тумана, он замирал над бездной опаленного заревом неба. Ты бросаешь Нидан, со скоростью ветра щёлкаешь на окошко Спао. – Это не я, – успеваешь крикнуть в последнюю секунду. – Это не он, – тихим эхом со дна монитора. И всё тотчас же пропало. Бездонный монитор оказался плоской оболочкой – ещё тоньше,