А. СТАРКОВ
От солнца к солнцу

*

Фото Д. Бальтерманца, А. Гостева, М. Савина

М., «Мысль», 1964

НА ТИХОМ ОКЕАНЕ

Дальние острова

«Между Камчаткой и Командорскими островами — океан. Тихий. Нам повезло: он лежал перед нами именно такой, каким его и увидел в первый раз Магеллан.

Вышли из гавани на пограничном сторожевике. Корабль заслуженный, награжденный в войну орденом Красного Знамени. Высаживал морскую пехоту на Курильские острова. По пути к Командорам минуем мыс Вилкова. Как только корабль поравняется с ним, будет приспущен кормовой флаг. В память о старшине первой статьи Николае Вилкове, Герое Советского Союза. Он служил на нашем сторожевике и погиб во время высадки десанта.

Позади Авачинская бухта, на берегу которой раскинулся ярусами «Питер», как все называют здесь Петропавловск. Осталась за кормой и невысокая лесистая сопка «Сероглазка», получившая, наверно, свое имя от какой-нибудь красавицы, что жила здесь в давние времена. Скрылся (за поворотом мысок, где на самом краю стояла в 1854 году пушка, первой принявшая бой с англо-французской эскадрой, а сейчас стоит маяк. Не видны уже и «Три брата», три огромных мрачных камня, похожих на моржей, высунувших из воды свои клыкастые морды. Двое из братьев рядышком, а третий, хотя и поменьше, но, видно, самостоятельней, — он чуть в сторонке. Все трое сторожат выход в океан.

Вот он, океан, вокруг. Зеленый, нескончаемый и, как я уже сказал, удивительно спокойный. Флегматик. Гомонят, вьются над ним птицы, бьют его по груди крылами, клюют. Расхрабрились, задираются. А океанище отмахнется от них разок-другой ленивым всплеском волны и снова дремлет.

Птиц — тьма. Медленно, вытянув длинную шею, будто вынюхивая добычу, проплывает над кораблем баклан. И вдруг, сжавшись в комок, устремляется вниз, к самой воде, и, мгновенно выхватив рыбешку, снова взмывает ввысь, радостно хлопая крыльями. Но тут на него набрасываются чайки-говорушки, прозванные так недаром: летая над морем, они все время что-то быстро-быстро лопочут на своем гортанном, с клекотом, языке. Они не только болтливы, но и прожорливы, норовят вырвать добычу у баклана. А он, яростно отбиваясь, уходит все выше, выше. И чайки отстают.

То тут, то там мелькает незнакомая мне птица. В стремительном ее полете я успеваю уловить только черные и красные пятна. Но вот она бесстрашно присела на палубу и, нахохлившись, поглядывает на окруживших ее людей. У нее черное оперение, черная крошечная головка. Клюв — красный. Не клюв, а прямо-таки томагавк, маленький боевой топорик, наподобие тех, какие носили индейцы. По широкому острому клюву и кличка: топорок. Кто-то из матросов берет птицу в руки и сразу же, охнув от боли, отбрасывает на палубу. Рука залита кровью: топорок, слегка клюнув по ладони, рассек ее чуть не до кости. Страшное же оружие у этой птахи!

Топорки так и кружат, так и кружат над нами, то залетают вперед, то возвращаются к кораблю, словно боятся, что без них он не найдет дороги к островам. Этих маленьких воздушных лоцманов-доброхотов становится все больше и больше: значит, Командоры уже близко. Ведь там дом у этих птиц. Один островок так и называют — Топорков.

Небо блекнет, сереет, и это тоже признак нашего приближения к цели: над Командорами всегда сумрачное небо.

Вспоминаю все, что читал и слышал прежде об этой дальней земле, которая должна вот-вот открыться за туманной пеленой.

И видится мне в штормовом взбунтовавшемся океане уже непослушное парусам и едва повинующееся рулю судно. То русский двухмачтовый 14-пушечный пакетбот «Святой Петр», совершивший труднейший поход к берегам Северной Америки. Третий месяц на обратном пути к Камчатке нещадно терзают его бури. Люди исхлестаны зимними ветрами, измучены голодом и жаждой. Цинга косит моряков, свалила их командора Витуса Беринга, датчанина, уже много лет верно служившего России. Друзья россияне называли его вместо Витуса Витязем. А еще величали его моряки Иваном Ивановичем, и это имя полюбилось ему… Большой, грузный, весь отекший, лежит он недвижно в каюте, прислушиваясь к шуму океана. Все, кто еще могут стоять на ногах, не покидают палубы, стараясь высмотреть берег в снежной завесе. Но пройдет много дней, прежде чем откроется земля. Вот она наконец! Морякам мерещится знакомая гавань, чудится знакомый мыс и даже маяк на мысу. Камчатка? На палубу выносят командора. Приподнявшись на локтях, поддерживаемый товарищами, вглядывается он в очертания берега. Нет, не видит он гавани, не видит мыса с маяком. И кажется ему, что это не Камчатка вовсе. Но он ничем не выказывает своих сомнений. Не хочется лишать измученный экипаж последней надежды. Да и в нем самом она еще тлеет. Он велит править к берегу.

А там гряда камней. Мешает подойти. Кидают якорь, но ветер рвет цепь и тащит пакетбот на камни. И только в последнее мгновение смилостивился океан. Волна, подхватившая судно, внезапно развернула его и пронесла в лагуну. Земля! Пусть не Камчатка, пусть неведомый и необитаемый остров. И все же это твердая земля с быстрыми речками, из которых можно напиться, со всяким зверьем, на которого можно охотиться. Правда, все эти блага уже не нужны Ивану Ивановичу. — Он встречает свой смертный час зарытый по грудь в песок; так ему теплей, и — он просит подсыпать еще и еще. Мертв капитан, а живым — жить! Им зимовать, набираться сил, го-ловиться к отплытию. Они разберут свое старое полуразбитое судно и сколотят из его досок новое, чтобы уйти к берегам Камчатки.

А на земле, которая приютила русских храбрецов в тяжкий час, они оставят погибших товарищей, оставят своего командора. И она уже с той поры не безымянна, эта земля, — стала островом Беринга. И все остальные, лежащие рядом — Медный, Топорков, Сивучий Камень, — тоже теперь острова бесстрашного командора, Командорские острова…

В Петропавловске накануне выхода в море я разговаривал с Иваном Федоровичем Махоркиным, лектором обкома партии. Он много лет работал учителем на острове Беринга в селе Никольском. Махоркин рассказал мне, как перед самой войной он и три его товарища, учителя Захарчук, Бондарь и зверовод Степнов, решили разыскать последнюю