цветастое в горошек платье.

На ватных ногах я приблизился к ней и подхватил пластмассовый поднос.

— А где ваш пострел-то? — поинтересовалась она.

Теперь внутри не просто кололо, а нещадно рвалась наружу ужасная тревога. Повернув голову, я упёрся в узкое стрельчатое окно, через которое хорошо просматривалась низкая платформа и стальные линии рельсов.

Кирилл сидел посередине и водил по металлической поверхности пластикового солдатика.

— Сын!

Крик боли вырвался у меня изнутри, но вряд ли он мог услышать этот нещадный вопль.

Поднос полетел на пол, а я рванул наружу.

Протяжный гудок приближающегося поезда торопил меня, заставляя сердце отбивать барабанную дробь. Но как бы я не спешил: все было напрасно.

Я выскочил на перрон и замер. Кирилл успел обернуться и, кажется, удивиться, — а поезд даже не притормозил. Кровавый вихрь, стон, крики. Мир вокруг застыл, превратившись в нечто размытое, словно чернильная клякса на странице тетради нерадивого ученика, который изуродовал собственную жизнь. Но это сочинение нельзя переписать заново уничтожив черновик. Жизнь на земле не допускает помарок или описок.

Вокруг меня крутились люди, слышались крики и возмущения, кто-то даже орал на взрыт, — а я просто сидел на коленях и плакал. Теперь я вспомнил все. Повзрослел, как говорили в здешних местах.

А что толку?

Что это изменило?

Меня переполняли боль и отчаянье, пустота и страх, одиночество и ненависть. Ненависть к самому себе, потому что не уследил, отвлекся и совершил непоправимую ошибку. А жизнь — это наша с вами тетрадь, а смерть — строгий учитель, и она не устаёт тебе об этом напоминать…

Здесь, в Нигде я продолжал проживать этот эпизод бесчисленное количество раз. И с каждым разом боль становилась все сильнее. Станция Безнадёга — что она могла принести в мой мир, кроме вечной изматывающей боли.

Наверное ничего.

Поднявшись с колен, я вытер слезы, подошёл к безжизненному телу, поднял его на руки и отправился куда-то вдаль, туда, где застыл унылый осенний пейзаж — туда, где виднелся ковёр из опавших кроваво-красных кленовых листьев.

Реальность и воспоминания переплелись воедино. Я вспомнил похороны, безумный взгляд жены, упрёки и угрозы родственников, нелепые вопросы следователей, но главное — ночные кошмары.

Меня хватило ровно на неделю, а потом я отправился на станцию. Я хотел ехать на работу, но в какой-то момент решил, что смогу исправить непоправимое. И смогу отыскать своего мальчика, своего Кирюху в мире без времени, — и вырвать его из цепких лап смерти. В тот день я и шагнул вниз, на встречу приближающемуся поезду… А что было дальше, я вспоминать не хотел.

Но теперь помнил…

Я шёл вдоль узкоколейки, когда за спиной послышался противный скрип. Обернувшись, я уткнулся взглядом в небольшую двухместную дрезину. Тормоза вырвали из-под колёс сонм искр.

— Давно бредёшь? — поинтересовался проводник.

— Достаточно, — равнодушно ответил я.

— Вот и я про тоже, — согласился он. Кровавая нить почти высохла и он стал похож на обычного живого человека. — Залезай, подброшу до станции.

— Спасибо, я лучше прогуляюсь, — отказался я.

Приветливость сменилась удивлением.

— Ты же сам сказал, что достаточно.

— А разве я здесь что-то решаю?

— А кто же ещё? — всплеснул руками проводник. — Только сам человек и решает. Иных указчиков у вас, людей, нет.

Мысль мне показалось настолько простой, что я устало улыбнулся.

— И что же меня ждёт на этой станции?

— А вот как доберешься так и увидишь. Залезай, — подмигнул мне проводник. — Любой душе нужен отдых, даже самой заблудшей и измученной.

Я вздохнул, немного помялся на месте и согласился. Видимо в смерти, как и в жизни, взросление может произойти внезапно, когда его совсем не ждёшь, а иногда наоборот — вроде повзрослел, а на самом деле, так ничего и не понял.

(Ноябрь 2014)