молчание.

19.

Трижды погибший в полумраке дворцов, воскресший в когорте римского легиона, я несу знамя разрушения собранного по крупицам мира, его освобождения и созидания нового. В столкновениях бесчувственных веков, затерянный в метафизических озарениях, я открываю алхимическую природу времени. И не стоит удивляться, что действую я решительно, воодушевлённый блеском аквилы, истребляя одного за другим врагов – петляющих по задворкам истории любителей переписывать на свой лад трактаты древних. Знай я раньше, что человек – это не его прошлое, не его ошибки, не смешки посторонних, не довелось бы мне узреть всей глубины магических танцев с тиграми, чей нрав укрощён волей богоподобных. Освободившись от пут отчаяния, отвергнув яства с вашего стола, что держится на спинах рабов, я вышел за грани дозволенного. Ничто больше меня не сдерживает. Гордость…

20.

Напряжение предельно. Тело подключено к городу, где напоказ – математическая точность построек. От террора прямых углов и безупречных линий бросает то в холодный пот, то в жар лихорадки. Гало уличных огней вызывает категорическое отрицание императива существования в сыром уюте комнат, где среди объектов вещей затерян объект человек. Механизм сердца безостановочно отсчитывает годы, по трубам вен – жизнь прокладывает дорогу в прошлое. Распластанный между частью и целым, я читаю в переплетеньях линий на ладонях мистическое объяснение природы Вселенной. И как только начну проходить сквозь зеркала, забираясь в расщелины чужого сознания, я растворюсь мириадами неоновых огней в безграничном пространстве улиц очередной биосхемой, так долго желавшей просто быть. Быть кем-то проявленным в череде безликих построек лет и двумерных чертежей лиц, улыбающихся мёртвому свету погасших солнц.

21.

Странное утро. В небе петляют красные банты, брошенные восходом. Земля отзывается петрикором дождю, высвобождая перламутровую свежесть воздуха. Проспекты отбивают ритмы городской рутины скрипучими пружинами трамваев. Подобно железным кораблям они проплывают дрожью оконного стекла, застревая в мятой простыне отголосками беспокойного пробуждения. Если мир существует, пока на него смотришь – это же чудачество? Так ведь? В глубине сна маяком вспыхивают ответы, обречённые на угасание непрочитанными. Мимолётно… Иллюзорно всё, чего касается лезвие рассвета.

22.

Правда – лоскутное одеяло метафор, вырванных из контекста тонкого сна. Мы все – одно, мы – одна планета. И я не знаю, чего ещё стоит искать в бесконечных днях на отрезке жизни, встроенной в систему координат, где в нулевой точке – ледяные объятья тайн. Не связывая одно с другим, окоченелыми пальцами мы выскребаем из заточения интуиции соль многолетних споров об истинности сакрального. Но вечно падение в звёзды, хоть миллиарды шагов уже пройдено на пути к великому неизвестному, чей голос пробивается сквозь пучину прошлого. В экстазе первобытной пляски мы взываем к мудрости радужного змея, надеясь в шёпоте его услышать, куда направить взор. Но как только гаснут костры, и начинает серебром сыпаться небо, мы тянем к нему руки, умоляя не оставлять нас в одиночестве. Знай! Кто-то видит из глубин космоса, из глубин спящего времени как мы постигаем незримое, проживая секунды всеми возможными вариантами. Быть может, – это боги, которыми мы когда-нибудь станем, быть может,– которыми были…

23.

Едва зазвенел хрусталь рассвета, торговцы с окраин потянулись открывать лавки, где витрины усеяны броской угнетённостью вещей, а запылённые книги алхимиков свалены в угол, и амброзия мысли загнила в дырявых корытах. Нам не будут благодарны те, кто предпочёл пустые, но чистые руки ангелов, что мы вбиваем в землю. Ведь мы так почитаем смерть! Целуем черепа святых, считая, что нет лучшей доли Но как страшны эти заблуждения! Мы перестали видеть живых в пёстрых витражах смыслов

24.

Какой уж век бездвижен механизм пустого неба. На столе у окна – ворох чертежей – ночные бдения над схемой обители, куда вечны мои возвращения. Я нахожу защиту в тенистой крепости, не задумываясь над тем, ведомый я или ведущий. Я не смеюсь, не плачу, не жажду радости. Все проявления жизни – только линии геометрических фигур, из которых я складываю лабиринты храмов, понимая, насколько призрачны границы добра и зла.

25.

До последнего вздоха не совершать ошибок возможно ли? Отвечать на все звонки, говорить только когда просят, вставать с первыми криками улиц, не торопиться и не опаздывать, не откладывать на потом что можешь сделать сегодня? Замечать всё, ускользающее от взгляда, не мечтать, не иметь великих целей, строго соблюдать правила, спасая себя самого, утопающего? Быть заштопанным, зашитым, где надо, начищенным до зеркального блеска, отутюженным до режущей остроты линий, с растянуто-вежливым ртом уступать своё место? Не задумываясь поддерживать разговоры о пространстве-времени, смысле бытия, о чувствах, когда приходит смерть? И не бросать вызов умертвляющей типологии, краями неверного выбора не ранить ног? Только стонать в ночи на льду простыни, захлёбываться болью ран от ножей остекленевших глаз. Нелепая игра в человека! До последнего вопля игра в стеснённых обстоятельствах, когда щербатые стены проулков пережимают артерии до потери сознания… Не прощать когтей загнанного в угол зверя можно ли?

26.

Вот я – живое пламя, испепеляющее непосвящённых. Смотри, я хожу по осколкам, мечтая о том, что никогда не случиться. Согретый собственной тенью, я избегаю смотреть в глаза жизни. Иначе я чувствую себя обязанным быть рядом с кем-то, обратившись хоть птицей, хоть камнем, хоть отражением леса. Вот я – притворившийся переплетением троп в лесной чаще. Смотри, я принимаю твою горечь, делая тебя подобной цветам, обжигающим руки тем, кто всё ещё бредит во сне. Расколотый на десятки солнц, я ослепляю странников, желающих убедиться, что они есть в этом мире. Иначе мне нужно скрывать свои чувства. А в них – вся моя сила. Вот я – пригвождённый к стене чужими тайнами, испитыми до дна виновными. Смотри, как засыпаю я над книгами больших городов, Не способный больше различать спасение от убийства. Уподобившись странному стечению обстоятельств, я касаюсь магических струн, извлекая звуки, пронзающие чистых сердцем. Иначе мне приходится быть деревом, что сбрасывает листву, прикрывая саваном остывшую землю. Вот я – вечно кочующий по карманам времени. Смотри, я разжигаю пламя из космической пыли, желая оставаться причастным к дыханью Вселенной. Сливаясь воедино с пятью океанами, я наполняю их движением, позволяя богу проходить сквозь имена. Иначе я