резкая тревога заставила поднять голову. Воздух дрожал и вихрился, таинственная тень нависала прямо над ней. Забота замерла в ужасе – и услышала неожиданно громкий шепот: «Забота, сними линзы и мультисенсор… Это я, твоя сестра Радость». Девушка в испуге отшвырнула пяльцы, зависшие в воздухе, как маленькая летающая тарелка. Вновь прозвучало: «Сними линзы! Ты сможешь меня увидеть!» И Забота сняла, – скорее привычно повинуясь приказу, нежели сознательно откликаясь на просьбу. Она надавила на бровь, и линзы, выполняя команду, растаяли и крошечными каплями скатились из глаз, протянув слезные дорожки. Как придумала Забота, не любившая сменной процедуры, это было похоже на оплакиванье исчезнувшего мира: без привычного интерфейса от реальности оставался лишь голый скелет. И сейчас мир тоже обеднел и обесцветился, – потерял цвет в самом прямом смысле, поскольку производители уже давно не тратились на декоративные элементы одежды, мебели и других вещей (зачем, если любые радостные подробности можно пририсовать программно). Кроме цвета, исчезли многие детали реальности. Пропали вышивальные пяльцы, пульт учета милых пустяков, индикатор состояния детей и даже собственный профиль (что было особенно неуютно – как будто тебя лишили имени). Лица братьев утратили мелкие детали – складочки, поры, пушок – и стали неприятно грубыми, неживыми. Но зато – Забота ахнула – ожило нечто иное. Таинственная фигура, бывшая до того сотканной из воздуха, как будто очертилась и выдвинулась, обретя форму и объем. Впрочем, плоти она не обрела – просвечивала, рябила, иногда бледнела и снова пропадала из виду, – но это была уже не туманная дымка, а ясно обрисованная, хотя и прозрачная, человеческая фигура. Она казалась гораздо менее материальной, чем исчезнувшие секунду назад цифровые предметы, но теперь ее можно было узнать. И это действительно была Радость! Но какая… Повзрослевшая, непривычная и чужая. Она была позорницей и мужланкой. Во всем её облике виднелись следы адских пыток – дерзкий непотупленный взор сквозь большие тяжелые очки, волосы уродливо искалечены (какие-то маленькие!), раздвоенный, как у мужчин, низ туловища. А может, она сама – монстр?! И пришла уволочь Заботу в ад? Девушка, дрожа, отстранилась. Что делать? Бежать к себе, надеть линзы и вызвать ангелов?… Но бежать не пришлось – опередила новая неожиданность. Из своего манежика поднялся Кроха, и это показалось Заботе страшнее уродливого призрака сестры. Обычно Кроха двигался неловко, неуверенно, как и подобает полугодовалому младенцу. Большее, на что он был способен – безуспешно пытаться вставать, держась за край кроватки. Но сейчас его движения казались отточенными движениями взрослого человека – он твердо оперся на одну ногу, встал на другую и выпрямился во весь свой маленький рост, – решительный пупс с пластиковым черепом. Его лицо искривилось в улыбке, быстро переросшей в оскал: обнажились челюсти с двумя нижними зубами, и комнату огласил вой сирены. Забота в ужасе заметалась, не зная, что теперь делать, но вновь всё решилось само собой. Призрак сестры обернулся и направил в сторону младенца какой-то пульт. Ребенок резко замолчал и мешком свалился в манеж. Призрак быстро вырубил остальных братьев, уже начинавших, как и Кроха, подниматься на ноги. Потом подскочил к Заботе и сорвал с ее висков 9D-заплатки.

– Теперь мы можем разговаривать, – сообщил монстр испуганной сестре. – Но у нас совершенно нет времени.

2.

Рада испытывала жалость и отвращение, одновременно и узнавая, и словно впервые наблюдая дом, в котором провела четырнадцать лет. С брезгливой сентиментальностью она осматривала свою кровать, судя по всему, доставшуюся в наследство Заботе. Узкая доска, на которой по науке полагалось спать только на спине (чтоб матка не сдвинулась куда не надо), была заправлена колючей дерюжкой с вышитыми на ней цифровыми розанами («Баба сколь прекрасна, столь и неприхотлива»). Рядом с ложем стояли кроватки, на одной из которых раньше спала Забота, а теперь, видимо, Маленький Ганс. Кроваток, застеленных голубым, было уже три, – эти дети никогда не вырастут, и, как гласила реклама «Бабьего экстаза», «забота навсегда!» У Заботы не было ни тумбочки, ни шкафчика, все вещи лежали на виду, ибо нечего потворствовать бабьей скрытности. Поэтому Рада сунула сверток под грубое покрывало с розанами, продолжая сознавать всю нелепость своего плана. Ну и пусть нелепо, пусть смешно, надо довести задуманное до конца.

Из кухни слышались голоса, и Рада пошла посмотреть на членов своего бывшего гнезда. Наблюдая, как взмыленная Забота кидается то к одному, то к другому роботу, Рада изумилась тому, что совсем недавно эти реалии казались ей совершенно обычными. Гаджеты не помогают, не облегчают труд, а только нагружают бабу еще большими заботами – ну и что с того? Роботы должны помогать людям? Вот они и помогают бабам реализовать их природное предназначение. А иначе и быть не может. Так устроен мир. Такова природа вещей. Из-за перенаселения любое семьевладение, независимо от количества маток, ограничено двумя живорожденными детьми. Однако, как известно, «баба не дурит, лишь рожая». Многоплодность и многодетность – незыблемое предназначение матки, нерушимый закон. Поэтому участковые старейшины (или какие?… Радость тогда не знала) нашли мудрое решение. Семьевладениям вменялось в обязанность оформлять цифровых сыновей, кои могли в полной мере удовлетворять природную тягу маток к заботе, а господ к опеке. Причем чем больше голов насчитывал цифровой выводок, тем выше поднимался рейтинг семьевладения, повышая шансы на выигрыш разнообразных призов, вплоть до дома в престижном участке или Чада-PRO. Но их гнездо было небогатым, отец мало зарабатывал на своем заводике (сейчас Радость это понимала, но в прежней жизни ей не полагалось знать, куда и зачем удалялся днём господин), дети же являлись дорогим удовольствием, поэтому они не апгрейдили Маленького Ганса лет восемь, а четвертого сына, приносящего полнодетность, смогли позволить себе только сейчас. Радость вспомнила недавно прочитанное историческое сочинение, повествующее о том, как сначала электрификация, а потом компьютеризация способствовали женскому освобождению, и каким мощным эмансипаторным потенциалом обладает технология. Вот бы привести автора сюда, – раздраженно думала Рада, – и показать, как тринадцатилетняя Забота – красная, в заплеванном смесью платке – пытается кормить робота-младенца, усердно старающегося ей помешать. Или показать, как Забота утром устраивала большую стирку. Парадайзер позволял Раде видеть одновременно и дополненную райскую реальность, и реальность