случайностью.

Накануне вечером я сидела дома, настроение ввиду нечаянной простуды было неважным: голова болит, нос заложен, в горле точно железной щеткой скребут, а на улице – жара!

Дрипс упал головой в банку со сгущенкой, да так и приклеился там, пока всё не слопал (как можно есть вверх ногами?) Я еле вытащила эту рыжую бестию обратно – раздувшееся брюшко мешало ему вылезти. Пришлось, конечно, отмывать его. Все время, пока я его полоскала, он прихлебывал из таза мыльную водичку.

– И откуда ты только взялся на мою голову, чудик? – устало поинтересовалась я.

Раньше я часто его пытала: кто он такой – гном, домовой, или ещё что-нибудь, но он с негодованием отвергал подобные измышления:

– Я – дитя асфальта и бензиновых паров! – гордо заявлял Дрипс.

Уж это точно: на прогулках он бросался к каждой останавливающейся машине и, подпрыгивая, с наслаждением вдыхал газ, идущий из выхлопной трубы. Один раз какая-то тачка дала назад и переехала его. У меня в тот момент чуть не случился инфаркт, а ему – хоть бы хны! Потом он ещё как-то раз до смерти перепугал меня: возвращаюсь домой, а он лежит неподвижно на дне наполненной ванны. Заснул, говорит.

Отвлекаюсь…

Так вот, выстирала я его, и повесила на форточке сушиться. Полюбовалась, как он чертыхается и дёргается, пытаясь освободиться. Смешной такой, похожий на маленькую тряпичную куклу: мордаха толстая, круглая – аж щёки по плечам; на голове – рыжий мягкий ёжик, и рыжая шёрстка полоской спускается от шеи по спине, и плавно переходит в короткий хвостик на манер кошачьего. Полюбовалась, и уползла к телеку, радуясь, что в кои-то веки посмотрю в тишине и покое, ибо у Дрипса только три состояния – есть, спать и таращиться в ящик. Но, к сожалению, спит он мало, а чавкать можно и на диване перед экраном. И вся-то беда в том, что больше пяти минут один канал он смотреть не может, а захватывать пульт дистанционки бесполезно – он переключает каналы мысленно.

Сижу я, значит, радуюсь. Дрипс на форточке любуется звездами. И вдруг он сообщает, так это между прочим:

– А старуха-то снизу – ведьма… Надо же! Не одна ты ненормальная…

Я с ним тотчас же согласилась: эта престарелая леди, всегда хорошо одетая, разъезжающая на шикарном "ройсе", никогда мне не нравилась. Вид у неё был уж очень злющий, и если нам случалось столкнуться, я здоровалась скороговоркой, стараясь не встречаться с ней взглядом, и скорей пробегала мимо. А он:

– Да нет! Я говорю тебе, что она – всамделишная ведьма… Гляди! Вон полетела!

Нехотя, я подошла к окну, и тут же невольно спряталась за штору: эта злючка кружила в ночи на помеле, потом взмыла ввысь, эффектно нарисовалась на фоне полной безмятежной луны, и скрылась во мраке.

– Я за ней не первый раз подобное баловство замечаю, – наябедничал Дрипс. – Она еще и чёрной кошкой по крышам бегает!

Мне стало жутко, я быстренько сняла его с форточки, захлопнула её и задернула шторы.

Но пришло утро, а при свете солнца ночные страхи бледнеют, тают и становятся нелепыми. Я попыталась забыть увиденное, и это мне почти удалось, тем более, что приехав на работу, я узнала куда более сногсшибательную новость: нашей Амалии привалило наследство. Слава Богу, я не завистлива!

Амалия – двухметровый носорог с улыбкой Джоконды – из-за нечаянной радости находилась в состоянии "грогги". Кроме обворожительной внешности у неё было ещё одно дополнительное сходство с этим обитателем жарких широт – грация, агрессивная раздражительность по малейшему поводу, и плохое зрение. Впрочем, как работник она была незаменима – профессионал и трудоголик. Мы приходим – она уже торчит на своем месте, уходим – ещё сидит. Не то, что я, – вечно опаздываю, путаю, забываю.

Не успели мы оправиться от этого известия, как секретарша сообщает, что у Б.Б. умерла жена. Вторая, заметьте. И тоже скоропостижно.

Одним словом, я напрочь забыла о ночной шалунье, и вспоминать не собиралась, да только в тот же день – на меня, как правило, всё наваливается сразу, – старуха встречается мне в лифте, и говорит таким томным голосочком:

– Не зайдете ли на чашечку кофе? Сегодня. То есть, сейчас… – а сама так и сверлит меня взглядом.

Вполне можно было бы отказаться, хотя старушенция – владелица дома, где я снимаю квартиру, за которую плачу не очень-то аккуратно. Но этот её взгляд…

Мы вошли в её апартаменты: роскошно, но ничего такого особенного. Она усадила меня в огромное кресло, откуда-то из глубин жилища появилась проворная молчаливая служанка – может старуха отрезала ей язык? – и на столе по мановению её рук появились салфеточки, чашки, кофейник, хрустальные вазочки со сладостями. Я осмелела, пригубила кофеёк. Перекинулись с хозяйкой десятком фраз, и вдруг она поднимается с места, устраивается на подлокотник моего кресла, и цепко, точно клещами, хватает меня за предплечье. У неё были такие длинные когти!.. Она перевернула мою кисть ладонью вверх, взглянула, соскочила с подлокотника, – я только ойкнула, потому что она ухитрилась при этом выдернуть у меня клок волос. А она забегала-засеменила по комнате, и давай объяснять на ходу, что, дескать, старая совсем, от жизни устала, помереть охота, а не может.

– Ты же, – говорит, – всё теперь знаешь. Видела меня вчера… И я про тебя – всё знаю.

Я тут вежливо этак замечаю: мол, я не врач, и не наёмный убийца. А она отвечает, что на костёр ей почему-то не хочется, да и не модно это теперь. И потому надо ей скинуть на кого-то свой груз, поделиться, то есть, секретами мастерства. Чтобы не перевелись, значит, чудеса-пакости на белом свете. И тогда сможет спокойно испустить дух. С чувством выполненного долга. А иначе – никак.

После этого монолога – счастье, что нас никто не слышал, точно бы засадили в психушку! – я деликатно удивляюсь: почему бы ей не пожить ещё? Тем более, судя по антуражу, денежки есть. Живи да пользуйся.

А она уставилась на меня злыми круглыми глазами, точно филин, и с сердцем так говорит:

– Да сколько же можно?!

Я пригляделась: в самом деле, она уже совсем ветхая… А как же вечная молодость? Она было ручками-то всплеснула: сколько, говорит, чужой кровищи пролить надо для всяких таких ритуалов! Утомилась она от этих дел. Да тут сообразила, что несёт, и язычок-то прикусила.

Ну, я поблагодарила ее за кофе-и-чудесный-вечер, и потихоньку стала отступать к выходу. Найдите, говорю, кого-нибудь ещё – мало ли дур кругом? А она – давай меня уламывать! Чего только не сулила, начиная с завещания! Потом рассвирепела – у меня прямо мороз по коже!

– Ладно, – тихим таким голосом, – уходи…

И вот на следующее же утро я и влетела в грузовик. Господи, как же мне было страшно и больно!.. Помню хмурые лица врачей и медсестёр: они склонялись