но желания открыть и удостовериться в этом не было. Я рассматривал урну, не зная, что должен в этот момент делать или чувствовать. Затем вернул ее Миранде. Отец кивнул, и сестра перебросила урну через перила. Вращаясь и переворачиваясь, она летела все быстрее и быстрее вниз, пока наконец не достигла воды, с тихим всплеском погрузившись в реку.

Я не знаю, сколько мы так стояли и смотрели. В какой-то момент я поднял глаза.

- Папа, что это?

- О, Боже!

- Что это, папа?

Он не отвечал.

На мосту за нами остановились автомобили - в основном, трейлеры, осуществлявшие перевозки между штатами. Люди выходили из машин, чтобы посмотреть вверх.

От самого горизонта до голубого свода над нашими головами, со всех сторон и во всех направлениях, в небе что-то происходило. Высоко в воздухе, может быть, на верхнем краю атмосферы, кружились, петляли и пересекались друг с другом длинные светящиеся полосы. Это было так чарующе красиво, что я заулыбался от удовольствия, не обращая внимания на хмурые лица взрослых вокруг. Все молчали. Медленно и плавно огромный занавес начал опускаться, становясь еще прекраснее, переливаясь всеми цветами радуги, извиваясь в стратосфере, как живое существо, и при этом величественно и невесомо падая на землю. Скоро исчезли даже высокие перистые облака, залитые закатом. А занавес все падал, застилая весь мир странной пеленой. Кто-то заплакал. Я был поражен, увидев, что это плачет отец.

Я испугался. Потом подошел и прижался лицом к нему.

- Что случилось, папа? - спросил я.

- Это занавес, сын, - ответил он. - Занавес падает.

- Почему, папа? Что произошло?

Ответ на этот вопрос хотели знать все. Остановившийся невдалеке дальнобойшик открыл дверь кабины, и все смогли услышать радио. Несмотря на помехи, скоро все стало ясно. На Солнце произошла буря, видимо, завершавшая сто- или тысячелетний цикл, и она была столь же неожиданна, сколь и сильна, намного сильнее всех прогнозируемых воздействий. Выброс солнечной радиации вывел из строя механизмы управления занавесом, сорвав его с орбиты и вдавив в атмосферу, где, как видели мы, он сперва разделился на части размером с целые континенты, а затем осыпался вниз невообразимым конфетти. Короткие вспышки огня возникали то здесь, то там - части занавеса возгорались от трения. Медленно-медленно они приближались к нам, собирая под собой облака и принимая все более угрожающие размеры, пока не заполнили собой все небо над нашими головами.

Десять тысяч футов. Пять тысяч. Пятьсот. Шея у меня уже болела, так долго я стоял с задранной вверх головой.

- Все кончено, - шептал отец.

- Что кончено, папа? - спросил я. - О чем ты говоришь?

Он не отвечал. Когда я снова взглянул вверх, часть занавеса, ближайшая к нам, размером с Манхэттен, достигла верхушек башен моста. До невозможного тонкий бимолекулярный слой на мгновение задержался на металлической конструкции, но сразу же беззвучно лопнул и продолжил падение, бесшумно скользя вдоль тросов, поддерживавших мост, к земле. Отец обхватил нас с Мирандой, закрывая своим телом, но в этом не было нужды. Когда часть занавеса накрыла нас, мы почувствовали только легчайшее касание, и пленка сразу разорвалась под своим же весом, как мыльный пузырь.

Куда бы я ни посмотрел, от пригородов Бронкса до океана, от Нью-Джерси до многоквартирных домов на Вашингтон Хайтс, мир покрылся пеленой.

Я нагнулся и попробовал поднять кусочек занавеса, но хрупкий материал рассыпался от моего касания.

Люди стали расходиться по своим машинам и уезжать. Папа взял нас за руки, и мы пошли по мосту обратно в город. Наступая на тонкую пленку занавеса, наши ноги превращали его в ничто и оставляли чистый след позади.

- Ну, вот и все, ребята, - сказал отец.

- Что все? - спросил я.

- Помнишь, что я говорил тебе, сынок? Занавес был нашей последней надеждой. Теперь все будет еще хуже. Скоро даже воздух настолько испортится, что мы не сможем дышать на улице. Солнечная радиация возрастет, и растения не смогут больше расти и насыщать атмосферу кислородом. Не знаю, что будет с нами. Может, вашей маме еще повезло.

Миранда вырвалась из его объятий:

- Как ты можешь такое говорить? - кричала она. - Ненавижу тебя, папа! Лучше бы ты умер, а не она. Не могу слышать, как ты болтаешь про этот дурацкий занавес. Я рада, что он упал!

Той ночью отец напился. Все воскресенье он тоже пил. В понедельник, однако, он принес хорошие новости.

Как он объяснил, с ним связалась компания, разыскивающая родственников тех, кто умирал, не оставив завещания. Выяснилось, что у него была богатая тетя, о которой он никогда не знал. От нее к нам переходило имущество, часть которого надо было отдать компании за то, что она его нашла, но оставшегося вполне хватало, чтобы мы нашли новое жилье и могли нормально существовать какое-то время. Через три недели прибыли рабочие, и мы переехали в центр города. Папа, Миранда и я спустились по эскалатору на 72 Улице на жилой уровень (ниже того, по которому ходили поезда).

Конечно, я бывал у друзей, которые жили там, раньше, но теперь, возможно, потому что мы должны были здесь остаться, все казалось странным и даже пугающим. Длинные коридоры, хотя и хорошо освещенные, казались сумрачными, прохожие - странными, а постоянный шум вентиляторов и электрических такси действовал на нервы. Отец купил двухкомнатную квартиру на тридцать седьмом уровне. Мы с Мирандой обрадовались, узнав, что некоторые из наших друзей жили неподалеку, и скоро почти забыли о том, как мы жили на поверхности Земли. Мы поднимались туда в школу и играли в парке по вечерам, проносясь сквозь обрывки занавеса, который ветер и жара постепенно превращали в пыль, но большую часть времени все же проводили внизу.

Потом отец сказал, что ему придется уехать. Он, наконец, нашел работу.

- В Антарктиду, - сказал он в тот вечер. - На разработки под морским дном, на Шельфе. Только вот семьи брать нельзя. Но я обо всем позаботился. В банк на ваш счет ежемесячно будут поступать деньги, которых вам хватит, плата за бытовые услуги снимается автоматически. И вам, естественно, не придется волноваться по поводу квартиры. Еще я нанял гувернантку, чтобы приглядывала за вами. Контракт подписан на два года, отпусков не предусмотрено, так что пройдет много времени, пока мы с вами снова увидимся. Сын, будь хорошим мальчиком и слушайся во всем сестру.

- Да, папа.

- Миранда, мне не нужно говорить, как я на тебя рассчитываю. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю. Ты уже почти взрослая. Правда?

- Да, отец.

- Поцелуйте меня.

Сестра не стала. Даже на прощание.

Больше мы папу никогда не видели.

Первые пару месяцев письма приходили нечасто. Возможно, из-за этого мы не замечали, что в них не было прямых