врага сны не терзали его.

Так или примерно так пересказывал он свое состояние. Заседателев слушал, насупившись. Желая поскорее переменить тему разговора, Тымчик обрадовался приходу ординарца и без всякого перехода сказал, что уметь приготовить и подать пищу — самое древнейшее из всех видов искусств. Бывает же так: обмолвится человек словом, не подумав, и сам же затем раскаивается. Услышав его пышную фразу, военком расценил ее по-своему и мигом выставил на стол бутылку водки. Ему бы уж выпить рюмку, а он опять невпопад: «Комдив в машине угощал из своей фляги, так я отказался. Не рисуюсь, но не охоч до этого зелья…» Выручил его военком, выделив из всей тирады одно слово — машина. «Командирская „эмка“ — в автороте, ремонтируется, — улыбнулся он. — А вот конь найдется. Подберешь по своему вкусу!»

— Проснулся? — Заседателев вносит в комнату утреннюю прохладу. — Ночь прошла на Чутовке спокойно. Перестрелка была, но это обычный обмен мнениями между воюющими сторонами. Потерь нет.

Улица встречает их нестройным лаем собак, тягучим скрипом повозок, разноголосым говором. По деревне там и сям снуют красноармейцы. У соседнего дома с весело разрисованными наличниками под деревом стоит запряженная телега с пузатой деревянной бочкой посредине: в нее бойцы не спеша наливают воду из неглубокого колодца. Другая группа красноармейцев, что сгрудились у приземистого домика напротив, просто удивляет. И молодые, и пожилые безумолку присвистывают, визжат, весело хохочут. Оказывается, режутся в «жучка» — припечатывают ладонь к ладони водящего и выставляют к носу кулаки с оттопыренным большим пальцем: дескать, угадай, кто шлепнул больнее. Командира и комиссара они не замечают.

— Разве нечем занять этих ребят? — голос майора дребезжит, как стекло в плохо укрепленной оконной раме.

— Банный день сегодня. По всему Чутово затопили…

— Пусть помоются бойцы… А боевую учебу надо налаживать! — Он строго смотрит по сторонам, переспрашивает: — Далеко до энпэ?

Почти у самого берега Чутовки горбится неприметная высота. В нее и вгрызся наблюдательный пункт командира полка. За рекой пока — никаких признаков предполагаемой активности противника. Майор извлекает из потертого чехла бинокль, долго водит им вправо-влево, но в окулярах — ничего существенного. Вот только пологий берег, что сползает к воде, настораживает. Несомненно, там броды, по которым во время атаки легко пройдут и танки, и бронемашины.

— Вызовем комбатов? — спрашивает Заседателев.

— Надо ли отрывать людей от дела? — в свою очередь задает вопрос Тымчик и отмечает: — Энпэ выбран удачно.

Действительно, подход к НП скрыт от глаз противника. И к батальонам пройти легко — неглубокая траншея, что спускается в лощину, выводит прямо к подразделениям. Последние, как убедится вскоре командир полка, растянуты километров на восемь.

— Посмотрим опорные пункты, — решает Тымчик.

По траншее они идут медленно, будто иголки собирают, — пригибаются через каждые пять-десять шагов, иначе пули заденут. Об этом им напоминает первый встречный красноармеец.

— Какая специальность? — интересуется майор, воспользовавшись минутной передышкой.

— Землекоп, — без всякой охоты отвечает боец и добавляет: — А был художником. Пересортица произошла…

— От войны никуда не уйдешь — поэт ты или маляр. И делению по сортам… я бы устыдился. В нужную минуту каждый должен быть готовым стать бойцом.

— Это верно, — соглашается вчерашний художник. — А вы сами откуда и кто будете?

— Командир полка я. Родом — винницкий.

— Земляки, значит! — Его теперь доверчивые серые глаза смотрят на майора изучающе. — Всего на месяц с небольшим хватает командиров полков, вы у нас третий по счету… А в настоящем и обозримом будущем слыть землекопом не зазорно, это верно. Вот только лопата одна на четверых…

Они снова идут по лощине. Установившуюся тишину нарушает лишь робкое щебетанье птиц.

— Может, у местных жителей позаимствовать сотню-другую лопат? Село немаленькое… — как бы размышляет вслух Тымчик.

— Надо попробовать, — откликается комиссар.

Впереди показываются окопы второй роты; они соединены между собой узкой траншеей. По ней спешит старший лейтенант Струков. Правую руку прикладывает к каске так, что видна почему-то не кисть, а компас, выпирающий из-под обшлага новенькой гимнастерки. Туго-натуго затянут в талии, ремень и портупея поскрипывают при каждом движении.

— Не холодно? — насмешливо спрашивает Заседателев и тут же отчитывает: — Не хватает, чтобы ротные командиры с простудой в медсанбат отправлялись…

— Да что вы, товарищ комиссар, — конфузится Струков и поворачивает к Тымчику разгоряченное здоровым румянцем лицо.

На вопрос командира полка ротный четко докладывает, что взводами у него командуют сержанты.

— Как они представляют себе оборону?

Ответить Струков не успевает. С противоположного берега Чутовки доносятся какие-то невразумительные звуки. Но вот они пропадают, и в установившейся тишине пробивается знакомая до боли мелодия: «Широка страна моя родная…» Потом чей-то надрывный голос вопрошает: «За что воюем, братцы?» Ясно, фашистская провокация по усилителю. Ответа голос не ждет, поясняет, что, дескать, заблуждался, а теперь прозрел, и, найдя в плену хорошее обхождение, подумывает, как бы вступить в германские войска.

Брызжет музыка. Теперь над долиной разносится победный немецкий марш. Наконец мелодия затухает, и на ее фоне диктор медленно и торжественно вещает о том, что взяты Одесса, Киев, Брянск, Орел, Калинин…

— Ничего нового тут нет, зря фашисты стараются, — зло бросает Заседателев, успокаивая не то себя, не то командира полка, и бледнеет от негодования.

Звучат заключительные фразы передачи: «Битва на Востоке подходит к концу. Юго-Западный фронт уничтожен. В районе Вязьмы окружена крупная группировка. Москва видна в бинокль. Правительство из Кремля бежало в Куйбышев… Уничтожено и взято в плен пять миллионов красноармейцев и комиссаров…»

— Разрешите закрыть им рот? — Струков вопросительно смотрит на Заседателева.

Над головами со сверлящим свистом проносятся снаряды. Вблизи того места, откуда еще доносится музыка, поднимаются ввысь фонтаны земли. «Молодцы, артиллеристы!» — с облегчением роняет Заседателев и в ту же минуту замечает на противоположном берегу, занятом врагом, группу бойцов. Ясно одно, люди эти из этой роты. Но кто их туда послал?

Артиллеристы прекращают огонь, видимо, заметив смельчаков.

«С одной стороны, за инициативу не бранят. Но с другой — это же партизанщина…» — думает