найти такое место, где твоя боль оставит тебя, где ты снова станешь таким, какой ты есть — ты ведь не создан для боли, как это небо, это бескрайнее небо…

— Ты что, совершенно не жалеешь? Ты же только что умер! Ты же не собирался умирать… Я по твоим глазам видел…

— Не жалею.

Где-то сейчас электроразряды бесполезно сотрясают два навеки умолкших сердца. Простите, Игнатий Борисович… Но я не мог, просто не мог.

— Да, а я думал, это я псих… Припереться сюда за мной — вот так запросто, как в соседний дом, разогнать сначала чертей, потом ангелов… Как ты нашёл дорогу-то?

Я отчего-то невероятно смутился.

— Я использовал ключ-иероглиф. Ну, вот этот, знаешь… Иероглиф «друг», — и я привычно изобразил его в воздухе.

Андрис посмотрел на меня с жалостью, граничащей с восхищением.

— Вацлав, милая балда… Сколько я учил тебя иероглифам — толку, вижу, не было и нет. Иероглиф «друг» — это же вот… — он изобразил в воздухе нечто совершенно другое, при чём куда более простое и лаконичное, чем мой ключ, — а это… Ну, только ты и мог так ошибиться.

Я отвернулся — не мог долго вынести этого взгляда, чёрного и горячего, весёлого, ласкового, всеведущего. Такого беспредельного, как космос, такого безгранично благодатного. Так могла бы, может быть, сама Богородица опрокинуть свой мудрый и терпеливый взор мне в душу. Принялся осматривать аэроплан, продолжая ощущать спиной взгляд, сгорая от смущения — это пострашнее огня небес и преисподней…

— Повреждения незначительные, лететь, думаю, вполне сможет. Правда, починкой заняться всё-таки в ближайшее время надо. Где бы можно надеяться взять материал? У египтян, может? Как раз ведь в их мире мы не были… Ты… Ты ведь полетишь со мной? — голос предательски дрожал, я по-прежнему не решался повернуться, — то есть, ты, конечно, можешь лететь и сам, я знаю… но… В моей кабине как раз есть место для второго. В моей кабине нужен второй. Мы с этой машиной — одно целое, но тебя она примет… Ты для неё — как её дитя. Это как в одном японском мультфильме, дай бог памяти, как же он назывался… Хотя ты его, кажется, не любил…

Он подошёл, положил руку мне на плечо. Словно солнечный свет внезапно разогнал смертную тень. Он со мной… Он со мной… Небо над нами пело, двигалось, небо было живым. В голове звучала какая-то песня, которую пел мне Андрис когда-то давно — что-то безумно красивое и лиричное из X-Japan…

— Тогда нам, наверное, карту надо составить? Это будет полезно и даже необходимо…

— Вот и займись, — я отворачивался, смахивая слёзы радости, — кто учился в геодезическом…

— Да чему я там научился… Хотя, ты вот ни к чему лётному близко не подходил. Думаешь, нам найдётся в этом мире дело?

— Сколько угодно. Именно нас, Андрис, эта реальность ждала. Будем путешествовать по мирам. Рассказывать им друг о друге… Ведь это важно. Многие из них просто не знают, что можно жить как-то по-другому. Разве это не глупость — мучиться целую вечность? Расскажем им о мире самых первых… И о мире ведьм… Поищем потомков — я ведь обещал древним… А может быть, станем… ну… первой в этом мире почтовой службой? Будем возить письма родственников разной веры и просто тех, кто захочет с кем-то переписываться… Знаю, что звучит шизоидно, но ведь этот мир создан воображением, так почему бы и нам чего-нибудь не навоображать? У нас есть огромная сила — над нами не властны стереотипы, нас пропускают грани любых миров. А когда будем им больше не нужны — построим где-нибудь наш собственный мир. Будем первыми людьми загробного мира новой веры. Веры в себя. В жизнь. В счастье.

© Copyright: Чеслав Мюнцер, 2012