Адель Алексеева Колокольчик

Рассказ об актрисе

русского крепостного

театра

Прасковье Ивановне

Ковалёвой-Жемчуговой

ХУДОЖНИК А. АЗЕМША

Я расскажу вам о девочке, дочери деревенского кузнеца, которая стала одной из самых известных актрис России в восемнадцатом веке.

Театры были тогда далеко не во всех городах. Вот почему при домах богатых людей стали строить небольшие театральные сцены. А играли на этих сценах, «на киятре», как тогда говорили, слуги князей и графов, крепостные артисты.

В Москве, близ Останкинской телебашни, находится Останкинский дворец-музей творчества крепостных. Двести лет назад этот дворец принадлежал графу Шереметеву. В этом дворце в крепостном театре и играла Прасковья Ивановна Ковалёва-Жемчугова, замечательная актриса того времени.

Коротка была жизнь актрисы — трудно жить народному таланту в крепостной неволе.

Ковалёвы

В те времена в России на тысячи вёрст простирались леса. Реки, луга и пашни вдоль рек, деревушка — и снова леса. Были, конечно, и города, но мало их, встречались редко. А так — всё леса, да пашни, да деревушки, да снова леса…

В одной из таких деревушек, в семье кузнеца, и родилась будущая актриса.

Сколько помнит себя девочка, вокруг тёмные стены да светлые окна. Стены избы тёмные оттого, что по вечерам жгли лучину. А окна светлые оттого, что родные места славились мастерами по дереву. Украшали мастера свои избы затейливыми резными наличниками. Не велико и украшение, а всё веселее жить.

Часов в деревне не было. Часами было солнышко. Розовел небосклон рассветом — шли в поле крепостные крестьяне. Со стариками и старухами, с малолетними детьми. Садилось за дальний лес солнышко — семья собиралась за столом.

Щи хлебали из глиняной чашки. Ели кашу. Жевали молча. Пятеро детей в избе, а за столом тихо. Грозен отец, сидящий во главе стола. Чуть не так — а ну-ка ложкой, да по лбу. Не до веселья. Да и то сказать — устали за день.

Старшая дочка положила ложку. Отец строго взглянул:

— Дадено — ешь!

Слово отца — закон. Взяла Прасковья ложку, и снова — за кашу.

Иван Ковалёв работал у барина кузнецом. Приходили к нему из окрестных деревень — коня подковать, скобу выковать, косу, ковш. От слова «ковать» и прозвище ему дали — Коваль. А потом фамилия появилась — Ковалёв.

И вся семья была — Ковалёвы.

Колокольчик

Когда праздник и не надо работать на барщине, мать весело скликала дочерей:

— Прасковья! Матрёна!

В руки — лукошки плетёные, на ноги — лапти липовые, и — в дорогу! В дальний лес!

В лесу Параша находила свою любимую поляну. Там стоял её любимый клён. Небольшое, стройное, складное, ровненькое дерево, всё будто облитое листьями. Нигде — ни в саду, ни в лесу среди иных деревьев такого дерева не найдёшь. Только здесь, на светлой поляне. На воле! Паша любовалась милым клёном, обнимала его.

А вокруг столько разных птиц!

— Фьють!.. Чив, чив!.. Зью, зью!..

Она вторила им. Казалось, птицы принимали её в свой хор. Паша радовалась и чувствовала себя вольной, как птица.

Тут сестра и мать звали Парашу:

— Ау! Ау!

Шли к озеру. Садились на берегу, перебирали грибы и любовались тихими водами. Облака белыми шапками неспешно плыли в озёрной воде. Синий лес глядел на них не сердито, не угрюмо, а с тайной думою. О чём была дума? Кто знает… Небось о воле, счастье, о радости жить?

Низким грудным голосом, протяжно и как бы нехотя запевала Матрёна Ивановна:

Ей начинали подпевать девочки, всё скорее, всё веселее приговаривая:

А потом замедляли песню:

Паша брала высоко и тонко, а мать низко. Красиво звучала песня!

Параше, когда она пела, виделся клён на любимой поляне, выросший под ласковым солнцем широко и вольно. Слышался шелест ветвей, плеск озёрных вод, шум крыльев пролетающих птиц.

— Колокольчик ты мой! — обнимала дочку мать.

На киятр!

Стук! — стук! — стук! — похоже, ехала бричка.

Отец выглянул в окно.

— Управляющий!

Все всполошились.

Бричка стала.

Иван вышел на крыльцо. В бричке с управляющим сидел ещё кто-то — незнакомый. Управляющий сразу приступил к делу.

— Барин повелели детей, которые к танцам и пению расположены, доставить на киятр!

— Чо есть тако — киятр?

— Киятр — это где поют и пляшут. Дурак!

— О! — второй гость протянул к Параше руку. — Глазки подобны сливам. Пой!.. Можешь?

Параша растерянно взглянула на мать. Обе были напуганы. Тогда отец подтолкнул дочь и басом завёл:

Мать нерешительно подтянула:

Параша одна высоко, с переливами продолжила:

— О!.. — сказал человек в туфлях с пряжками. Пряжки эти Параше особенно запомнились. Никогда не доводилось ей видеть таких пряжек.

— Барин! Зачем графу надобны наши детки? — робко спросила Матрёна Ивановна.

— Веселить надобно графа, киятр они хотят! Кто господину услужить должен? Слуги, холопы его! Вы есть собственность графа Шереметева. Вы есть то же, что… эта скамейка или эта деревня, лес.

Управляющий повернулся к девочке:

— Собирайся! Будешь жить как барыня. Грамоту учить, музыку, манеры господские.

Тут только отец с матерью поняли, что их любимую дочь хотят куда-то увезти. Мать побледнела, хлопнулась в ноги гостю:

— Помилуй, батюшка, да как же мы без неё? Без цветочка, без колокольчика