Сандстормами, после чего снова возвращались в кабинет и, погруженные в раздумье, занимали прежние места. Я так и не узнал, что же такое они говорили друг другу в этих коридорах, потому что принятых мною решений они никогда не оспаривали.

— Молодой, — услышал я однажды, как миссис Сандсторм сказала своей матери, — но определенно талантливый.

У всех родственников Сандстормов, приходивших постоять у окна в этом заднем кабинете «Агентства Лазаруса», был такой вид, будто в Нью-Йорке они впервые.

Эти две недели, что понадобились мне на подбор актеров на роли, я старался не читать саму пьесу. К тому времени, когда труппа собралась на сцене театра для первой репетиции, я довел себя до состояния некоторой надежды.

Когда я раздавал роли актерам, Сандстормы — их уже набралось человек пятнадцать — вошли и уселись в задней затемненной части зала.

— Дамы и господа, — обратился я к актерам, — это простая и правдивая пьеса, и я хотел бы, чтобы ее играли просто и правдиво. Акт первый, сцена первая…

К концу первого акта актеры с трудом сдерживали смех. В первом акте добродетельный, но простодушный герой встречал красивую, но безнравственную героиню и влюблялся в нее. Эта красивая героиня в первом же акте заявляла трем разным мужчинам, что она их любит, и тратила уйму времени на покупку нарядов. Под занавес первого акта герой мечтал о покупке коттеджа в сельской местности, о детях и о получении прибавки к жалованью.

После первого акта я объявил перерыв, и все актеры, стараясь не смотреть на меня, ушли со сцены. Я сидел за режиссерским столом, спиной к Сандстормам и их семействам, и считал трубы парового отопления у задней стены.

Актер, игравший главного героя, вернулся за своей трубкой и, проходя мимо моего стола, прошептал:

— Лапшу нам на уши вешаете, мистер? У вас сегодня лапша, мистер Макклири?

Он был хорошим моим другом.

— Заткнись! — сказал я.

Он чинно поклонился, взял свою трубку и, как ребенок, улыбнулся сидевшим в зале Сандстормам. Они все улыбнулись в ответ.

— Провал, мистер, у вас сегодня провал, мистер Веласко?

Я сидел за столом и тер глаза, чувствуя, что у меня вот-вот разболится голова. Я думал о квартирной плате, которую мне предстояло внести, и о своих шансах найти в этот сезон другую работу. Я встал, спрыгнул со сцены и направился к пятнадцати Сандстормам. Я не знал, что я им скажу, но сказать что-то было надо.

Они все широко улыбались мне. Сандсторм держал в руках автоматический карандаш с крошечной лампочкой внутри и блокнот для записи предложений. Блокнот он еще даже не открыл.

Когда я остановился рядом с ним, он похлопал меня по плечу.

— Мы считаем, все идет замечательно, — сказал он, улыбаясь счастливой улыбкой, думая о том, что слова, которые вызревали у него в голове 20 лет, звучат в этот день со сцены. — Все мое семейство и все семейство миссис Сандсторм считают, что все замечательно.

И все 15 Сандстормов подались вперед, чтобы я мог их видеть, они кивали головами и улыбались мне.

— Ну что ж, очень хорошо, — сказал я. — У вас есть какие-нибудь предложения?

Сандсторм снова похлопал меня по плечу.

— Мы считаем, все идет замечательно, — сказал он.

Я вернулся на свое место и занялся составом исполнителей первой сцены второго акта.

Первые три недели Сандсторм со своим блокнотом и светящимся изнутри автоматическим карандашом являлся без опозданий на каждую репетицию. Рядом с ним, в последнем ряду, неизменно сидела миссис Сандсторм. Число родственников менялось, больше всего их приходило на воскресные репетиции, когда они были свободны от той работы, какой там они занимались в будние дни.

Актеры к тому времени уже оставили всякую надежду на успех, они бормотали заученные слова, а в час ленча подыскивали себе новые роли. Сандсторм по-прежнему сидел с блокнотом. Иногда он рисовал на первой странице аккуратную звездочку, после чего с решительным видом захлопывал блокнот.

Головная боль не прекращалась у меня уже две с половиной недели, я жил на кофе и аспирине, глядя сквозь полузакрытые веки, как усталые актеры бесцельно передвигаются по сцене.

— Элспет, — говорил герой, — по-моему, тебе вовсе необязательно разговаривать в такой манере.

— О какой еще манере ты говоришь? — спросила Элспет. Тут она всегда тяжело опускалась в кресло, как будто пять суток подряд бродила по улицам.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, — отвечал герой.

— Я тебя не понимаю, — сказала Элспет. Она жевала резинку.

Я вдруг не смог больше терпеть, что она жует резинку.

— Пожалуйста, бога ради, — вскричал я, — выбросьте эту резинку!

В театре воцарилась тишина. За три недели здесь впервые повысили голос.

— Ну что ж, — холодно сказала героиня. — Только зачем кричать?

Она неторопливо встала и прошла через всю сцену, размеренно жуя. Широким, размашистым жестом она прилепила резинку на покрытую золоченой краской арку просцениума, после чего высокомерно прошествовала обратно к своему месту и тяжело упала в кресло.

— Двигайтесь! — завопил я и встал. — Вы играете молодую, страстную девушку. От вас ожидают, что вы будете ходить по сцене, пританцовывая. Я хочу видеть хоть какие-то признаки жизни! И это касается всей труппы, черт побери! Уже три недели тут царит похоронная атмосфера!

Наступило молчание, потом героиня ударилась в слезы. Минут через пять, подняв, что им не будет конца, я объявил труппе, что на сегодня репетиция окончена.

— Завтра, — сказал я, — мы попробуем придать этой пьесе жизни. По-настоящему попробуем.

Актеры тихонько ушли со сцены, кроме героини, которая по-прежнему громко плакала.

— Послушайте, Роберт. — Я обернулся. У меня за спиной стоял Сандсторм, рядом с ним миссис Сандсторм. — Так ли уж это было необходимо, Роберт?

Я посмотрел на них, несколько озадаченных, аккуратно одетых по случаю воскресенья, и мне самому захотелось заплакать.

— Мне хотелось несколько ускорить темп, мистер Сандсторм, — мягко ответил я. — В этой части пьеса какая-то неживая.

— Мы так не считаем, — возразил Сандсторм, похлопывая себя по запястью блокнотом, в который он за три недели не занес ни одного предложения. — Мы считаем, она очень милая.

— Родственники считают, что пьеса просто удивительная, — заявила миссис Сандсторм. — А они смотрят уже три недели.

— Да никакая она не удивительная, — сказал я, желая помочь им, спасти их. — Я думаю, нам с вами, мистер Сандсторм, надо засесть сегодня вечером и полностью все переписать.

— Послушайте, Роберт… — начал