Бруно Травен СТРОЙНЫЕ НОЖКИ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЫ

Это произошло в те незабываемые, воистину знаменательные минуты, когда Билл и Мина упивались сладкими радостями первой брачной ночи, они были безмятежны в эту священную ночь, пусть иногда, куда денешься, и беспокойную, и Билл, трепетной рукою лаская стройные ноги Мины, нежно ворковал:

— Эти славные-преславные ножки принадлежат мне, не так ли, мой пупсеночек?

— Разумеется, мой любимый, мой суженый, эти ноги твои целиком и полностью, — счастливая Мина, с восторгом поглаживая его ноги, тут и там слегка их пощипывая, вопрошала: — А вот эти ноги, эти, что я обхватила своими руками, они же теперь мои, не правда ли?

— Э? — воскликнул он чуть ли не обиженно. — Э? А как ты полагаешь, дурочка, кому еще могут принадлежать эти ноги? Ты же прекрасно знаешь, эти ноги отныне и во веки веков твои, в дни светлые и ненастные, радостные и горестные, до самой гробовой доски, когда нас разлучат злодейка смерть и холодный мрак могилы.

Столь интимные ночные излияния с клятвенными уверениями доказывали наперекор сомнениям, у кого бы они ни могли возникнуть, убедительнейше доказывали, что эта пара голубков счастлива в браке.

Но первая брачная ночь, какой бы она ни была сладостной и благостной или же сопряженной, чего уж там, со всякими возможными и невозможными хлопотами, вечно длиться не может, ибо мужчина должен вернуться в конце-то концов во враждебный ему окружающий мир, должен действовать и действовать, он же этому миру принадлежит.

Билл, это следует особо отметить, не относился к достойной категории благородных мужчин, которые враждебный мир штурмуют, чтобы его завоевать, он уважал хорошую компанию, иногда ту, иногда другую, порой приличную, порой не совсем. И он любил играть в карты с друзьями и знакомыми или же с совсем уж посторонними, случайно подвернувшимися под руку людьми. Особенно, подчеркиваем, особенно любил он играть с незнакомыми, с теми, что нечаянно возникали на его пути.

И, как это уже не раз бывало, в один прекрасный день он проигрался до последнего цента. В надежде вернуть проигранное, и даже более того — выиграть, он тщетно высматривал кого-нибудь за карточным столом, кто одолжил бы ему хотя бы полдоллара, чтобы еще раз попытать счастья. И вот тогда он в полном отчаянии предложил в качестве ставки стройные ножки любимой жены.

В таком замечательном обществе, в каких Билл очень любил вращаться, подобную ставку никто не рассматривал как нечто из ряда вон выходящее и ужасающее. За карточным столом всё и вся имеет или, при определенных обстоятельствах, может иметь свою ценность.

Некий джентльмен с извиняющейся миной на лице выложил против ставки Билла пятьдесят долларов наличными.

Было уже послеобеденное время, игра, увы, закончилась не в пользу Билла. А у него за душой ничегошеньки сколько-нибудь ценного уже не оставалось, и он сказал джентльмену:

— Хорошо, мой друг, я полагаю, пришло время платить по счету. Что вы об этом думаете?

— Согласен. Но лучше это сделать сегодня, нежели отложить на завтра. Идемте.

— О’кэй, сэр, домой, домой, в мой милый дом.

Мина как раз выглядывала в окно, когда отворилась садовая калитка; Мина пробормотала про себя: «Благословенна будь моя бессмертная душа, но я надеюсь, он не потащит этого задрипанного типа к столу. Нам самим есть нечего».

— Моя жена — мистер Ручгот. Ты можешь называть его Диком, Мина, или Дикки, это мой самый близкий друг.

Так состоялось знакомство.

Мистер Ручгот во все глаза глядел на прекрасную юную даму, он пялился на нее самым беззастенчивым образом.

Мина взорвалась:

— Зарубите себе на носу, вы, нахальный малый, друг вы Билла или его враг, не смейте таращить на меня свои поросячьи глазки, если хотите остаться в добром здравии. Не забывайте об этом, пока находитесь в моем доме. Понятно?

Мистер Ручгот изобразил на лице новую гримасу, на сей раз более благообразную, и сказал:

— Билл, объясните ей, что произошло и почему я здесь, надо же наше дело завершить благопристойно и ко всеобщему удовлетворению. — И он обратился к Мине: — Не так ли, моя ягодка, все идет замечательно и все великолепно уладится?

— Не называйте меня ягодкой, неотесанный мужлан, — вскипела Мина. — Эй, Билл, что за несусветную комедию вы тут разыграли?

— Мина, куколка, не волнуйся понапрасну. Все будет так, как уже сказал мистер Ручгот, я, естественно, имею в виду Дика, если мы все спокойно обсудим и придем к согласию. — Он подошел к Мине и обнял ее за талию. — Слушай внимательно, Мина, дело в том, что я, как говорится, снова, ну ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Снова играл? И опять продулся? Подумаешь, новость. — Вывернувшись из его объятий, она спросила: — И сколько же на этот раз, а? Ты же хорошо знаешь, у нас в доме не найдется и двадцати пяти центов.

— Вот видишь, это и есть причина, одна-единственная причина того, что произошло.

— И что же это такое, что произошло? — спросила она тоном, выдававшим, что она ожидает самого худшего. В чем могло состоять это «самое худшее», она не в силах была даже вообразить.

— Любовь моя, это так просто: я проиграл все, что было у меня в карманах, но когда я взял последнюю карту и увидел, какая замечательная игра у меня на руках, и нет ни цента, который можно было бы на эту игру поставить, тогда я в отчаянии сделал ставку на твои ноги…

— Силы небесные, верно ли я все понимаю? Ты поставил на что?

— Я поставил на твои ноги и проиграл их мистеру Ручготу, Дику, разумеется, хочу я сказать.

Незаметно от Ручгота он мигнул ей, и она, прекрасно знавшая этого вертопраха, за которым была замужем, тотчас все поняла.

А Билл, который стоял с нею рядом, погладил ее ноги и, скосив глаза на Ручгота, невинно спросил:

— Милая, чьи это ноги?

— Что за вопрос? Само собой, твои ноги, это известно каждому в нашем забытом Богом захолустье.

— Правильно, мой сладкий, каждый об этом знает, — и он хлопнул по своим собственным ногам: — Любимая, скажи мистеру Ручготу, я, конечно, имею в виду Дика, а это чьи ноги?

— Мои, — подхватила Мина, — они мои с тех самых пор, как я получила их в нашу первую брачную ночь в качестве свадебного подарка. Надеюсь, ты этого не забыл, мерзкий плутишка?

— Я это помню, мой ангелочек. Еще как помню. Да и кто бы это забыл?

— Проклятье! Прекратите эту глупую болтовню, — проскрипел Ручгот. — Уж не думаете ли вы, пройдохи, что таким способом вам удастся от меня ускользнуть? Нет и нет, клянусь. Я объявляю вам войну. Мы встретимся на суде, и там я покажу, что не позволю каким-то там гнусным аферистам измываться над собой, и вам горько придется во