Джон О'ХАРА Отражение

РАССКАЗ

У меня выработалась привычка ежечасно обходить свой клуб. Там я могу поздороваться с теми, кто считает это моим долгом, и заодно получить представление о том, что происходит у меня в заведении: не слишком ли громко играет оркестр, не слоняются ли без дела официанты, не обращая внимания на умирающих от жажды клиентов. Закончив обход, я возвращаюсь за свой столик, поставленный между входом и баром. И на то есть веские причины. Прежде всего, отсюда мне видно всех входящих, и когда Теодора, моего метрдотеля, одолевают сомнения насчет кого-либо из желающих войти, ему достаточно взглянуть на меня и получить указание, предписывающее ему либо впустить группу, либо заявить, что у нас нет мест. Другая причина может показаться «бородатой», поскольку она частенько обыгрывается в фильмах и в литературе, что, впрочем, нисколько не умаляет ее значимости. У меня это дело давно. Очень давно. Когда я начинал, оно еще было незаконным, и мне постоянно приходится помнить о том, что какой-нибудь парень из прошлого двенадцати-пятнадцатилетней давности может нанести мне отнюдь не дружеский визит; вот почему я предпочитаю не только знать, что у меня в клубе, но и видеть всех входящих. Во время моего обхода Теодор, естественно, вынужден принимать решения сам, но, если он сомневается, посетителям приходится ждать, пока я не усядусь за свой столик.

В тот вечер, совсем недавно, я возвратился на свое место и увидел, что у входа, ожидая, когда Теодор их впустит, стоят несколько человек. Пятеро. Две парочки и мужчина моих лет. Мне и гадать не надо было, почему Теодор их задерживает, — я прекрасно знал ход его мыслей. Парочки он не впускал, поскольку непохоже было, что они в состоянии оплатить счет, да и украшением заведения они не стали бы. Понятное дело, я впускаю многих молодых людей, у которых хоть и нет денег, но само их присутствие украшает клуб, или таких, у кого пока нет денег, но появятся, когда они станут постарше. Только я тут же увидел, что обе парочки трезвы и спокойны, и кивнул Теодору — впускай, мол. А сам получил возможность разглядеть мужчину, моего ровесника.

Я понял, что где-то уже его видел. На вид трезвый и вроде бы при деньгах — из тех, кому Теодор беспрепятственно позволял пропустить стаканчик-другой в баре. Я улыбнулся — я так хорошо знал, что у Теодора в голове. То же, что и у меня. Я уже говорил, что наш с Теодором образ мыслей совпадает. Мне бы не понравилось, если бы этот человек вошел, потому-то Теодор и не впустил его: мы оба знали, что где-то его уже видели, только не могли вспомнить, где именно. Кабы не это, он бы уже давно был в зале. Я послал за Теодором.

— Что это там за человек?

— Я сам все время пытаюсь это понять, босс, но не могу.

— Меня спрашивал?

— Нет. Он только попросил столик в большом зале, а я сказал, что у нас нет мест, да и все равно, мол, ему сюда нельзя, раз он без дамы. Он предложил мне пять долларов, потом десять, а когда я отказался, попросил разрешения немного постоять — вдруг увидит кого-нибудь из знакомых. Ну, говорю, стойте, если хотите.

— А вот это уже зря.

— Знаю, шеф, но вид у него вполне приличный. Будь он совсем незнакомым, я бы пропустил его в бар, но мне хотелось, чтобы вы сами на него взглянули.

Я подумал.

— Дай ему столик и не спускай с него глаз. Надо выяснить, кто он такой.

Теодор его впустил, но мы так ничего и не узнали — ни в тот вечер, ни на другой, ни на третий, пока наконец не докопались до сути — иначе бы я сейчас не рассказывал эту историю.

Он приходил каждый вечер и сидел до закрытия. Он был хорошим клиентом, хотя, признаться, вид мужчин, одиноко сидящих за столиком, не по мне. И все же он возбудил мое любопытство. Все вечера он проводил одинаково. Его счета набегали до пятнадцати долларов, и он еще давал пять долларов официанту и пять — Теодору. Он выпивал изрядную дозу шотландского виски, чтобы уйти не таким трезвым, каким входил, только уходил он довольный собой, улыбающийся. Мы не раз пытались разузнать, кто он. Шляпа его, к примеру, была куплена в нью-йоркском магазине, но монограммы внутри не было. У него имелось три костюма. Он был консервативен, но это не был консерватизм Иейля или Гарварда. Волосы у него почти все поседели, и сам он производил впечатление человека, сильно прибавившего в весе. Во всяком случае, я пришел к такому выводу: когда я видел его прежде, он был худее. Я мысленно перебирал все известные мне профессии — актер, спортсмен, авиатор, банкир, маклер, врач и т. д., но так и не смог определить, кто же он. Он подходил под любую профессию — вот что смущало. Скажем, я говорил себе: он футболист национальной сборной, и я сразу же представлял его в этом виде. Но стоило мне подумать, что он, вероятно, юрист, как я тут же воображал его юристом. Я даже сделал из него репортера и был уверен, что так оно и есть, но ко мне заходило много газетчиков, и я как-то попросил двоих взглянуть на него, и оба сошлись на одном и том же, а именно: где-то они его прежде видели, но где — не знают. Вот помогли, ничего не скажешь!

Кое-что, конечно, я мог сделать и сам. В нашем деле, если у тебя есть к нему какое-никакое призвание, вырабатывается умение завоевывать расположение посетителей вроде этого мужчины, по нескольку раз за вечер задерживаясь у их столика и втягивая их в разговор. Обыкновенно люди приглашают присесть и начинают рассказывать историю своей жизни — этот же человек никак меня не поощрял. Раза два я спросил его, все ли его устраивает, и он ответил: да, благодарю; дальше этого не пошло. Мне и не хотелось особенно нажимать на него, поскольку к тому времени я уже вел игру. Второе, что я мог сделать, — это пустить за ним хвост. Однажды я попытался проделать это через знакомого таксиста, но неизвестный только заехал куда-то поесть, и таксист не стал его дожидаться. Мне даже стало как-то стыдно — ведь я пытался обмануть самого себя. Мне хотелось вспомнить, кто он, без посторонней помощи, и я перестал расспрашивать о нем других. Теодором тоже овладел азарт игрока. Мы даже об заклад побились — кто первым выяснит личность этого человека. На 50 долларов.

Ну а мистер Таинственный Незнакомец продолжал приходить, поддавал слегка, но беспокойства никому не причинял. Потом как-то вечером Сью Саттон, певичка из оркестра, и говорит мне:

— Мистер Мак, что это за тип приходит сюда каждый вечер один?

— А что? — удивился я.

— Даже и не знаю.

— Он что, докучает тебе? Шлет записки?

— Нет. Он просто глядит на меня.

— Ну, знаешь, Сью! На тебя многие заглядываются. Я и сам на тебя поглядываю.

Это было правдой.