Юрий Домбровский ВОЗВРАЩЕНИЕ ПИНЬКИ

Вступительная заметка

«Самое главное для художника, — писал Юрий Домбровский, — почувствовать, что он не один, или хотя бы, что уж ему не долго быть одному, он дорвется, докажет свое, его увидят, поймут и примут». Он никогда не писал «в стол». Он был взыскателен: очень сомневался, печатать ли, например, «Царевну Лебедь», считал этот рассказ слишком сентиментальным. Или «Леди Макбет» — то же самое. Долго правил, «строгал» — так это у него называлось. Возвращался через десятилетия. Но в результате неопубликованных вещей осталось очень мало. Он был плохим графоманом: не умел писать много и плохо одновременно. Если уж что-то написано, то стремился всеми силами довести это до уровня, когда можно передать читателю.

Поэтому неопубликованного осталось совсем мало: неизвестный нам первый «Хранитель древностей», написанный еще в 1930-е годы. Рукопись пропала. Вроде бы что-то о детях из времен Гражданской войны. Внутренние рецензии для «Нового мира». И еще — большое сочинение, самоиронически названное «Рождение мыши»; в одной редакции — повесть, в другой — «роман в двух повестях и семи рассказах». От «Рождения мыши» отпочковались «Театральные рассказы». «Возвращение Пиньки» входит в этот цикл.

«Рождение мыши» Домбровский писал недолго: в промежутке между романом «Обезьяна приходит за своим черепом» (первой редакцией) и новеллами о Шекспире, то есть в 1944 году. После ареста в 1949-м он вернулся к «Рождению мыши», работал над ним на пересылке после освобождения (сохранились рукописные тетради 1955 года) и позже.

Чем замечательно «Рождение мыши»? Здесь впервые у Домбровского действие происходит не в прошлом («Державин», «Смуглая леди», «Королева Елизавета I» (название затем изменено на «Леди Макбет», время действия — начало 1930-х), «Царевна Лебедь» (до революции)) и не за границей («Обезьяна…»). «Рождении мыши» — истории о 1940-х годах в Советском Союзе и лишь отчасти в воюющей Европе. В «Возвращении Пиньки» действуют те же герои (Нина, Николай), что и во всем романе/повести.

Почему К. Ф. Турумова-Домбровская и я решаемся опубликовать «Возвращение Пиньки», которое Домбровский публиковать не хотел? Нам кажется, настало время, когда стало интересно все, им написанное. Кому-то как исследователю, кому-то просто как читателю. А кроме того, рассказ хорош и сам по себе.

«Возвращение Пиньки» написано, скорее всего, тогда же, когда происходит в нем действие — в 1944 году (стоящее в начале рассказа «Лет десять тому назад…» — очевидно, след позднейшей доработки). Только что оправившийся после болезни Домбровский доделывал «Обезьяну…» и подбирался к шекспировской теме, читал лекции о Шекспире для участников театра-студии при Театре драмы Казахской ССР. Ни в какой газете, в отличие от рассказчика, не служил. «Возвращение Пиньки» — начало театральной темы у Домбровского. Театр он любил и писал о нем с тех пор всю жизнь. Здесь не только «Смуглая леди», но и, например, многочисленные упоминания театра в «Хранителе древностей» и «Факультете ненужных вещей» (Даша учится в театральной студии, Тамара Долидзе ушла из ГИТИСа, Роман Штерн пишет пьесы из жизни органов). Да и вообще в обоих поздних романах очень много театрального («Тогда я вспомнил Шекспира! Хроники его! Вот кто мог бы написать трагедию о Христе! И знаете? Почти ничего не пришлось бы присочинять», — волнуется отец Андрей. Похоже, что и сам Домбровский так мог бы отнестись к своим романам). Закончив «Факультет…», он собирался написать книгу о казахских театрах и актерах — продолжение «Гонцов» («Факела»), книги о художниках.

«Возвращение Пиньки» — первое произведение Домбровского о семье. «Державин» и «Обезьяна…» не в счет: там есть семейные отношения, но не раздумья над ними. Домбровский, до преклонных лет не имевший своей семьи, относится к семье подозрительно. Героиня рассказа, актриса Нина, ждет пропавшего без вести на фронте мужа Николая и готова уже выйти за другого. Семейная связь под сомнением, если не под ударом. Вторая семья (герой и его жена) — источник неловкостей и даже интриг. Во «Второй по качеству кровати» и «Королевском рескрипте» семья, не только Шекспира, но и юного Саймонса Гроу, — нелегкое бремя для героев. Не раз звучат в новеллах о Шекспире слова Христа: «Главные враги человека — это его домашние». В Евангелии по-другому: «И враги человеку — домашние его» (Мф. 10:36). Домбровский страстно добавляет: «главные»!

Не собирается жениться ни рассказчик в «Хранителе…», ни Зыбин в «Факультете…». И не их одних тяготит семья. В «Факультете…» Штерн с некоторым даже сладострастием рассказывает, в какой ад превратилась его семейная жизнь, и делает предложение Лине. Самая страшная семья, и страшная именно потому, что она семья, — в рассказе 1960-х годов «Только одна смерть».

Но «Возращение Пиньки» не об этом. Оно о женской верности. И не важно, что здесь — верность мужу, пропавшему без вести на войне, а в «Факультете…» — верность мужу приговоренному. Вспомним разговор по душам Штерна с Нейманом: «И вот когда ко мне пришла его жена, такая тоненькая, беленькая, в кудряшках, видать, хохотунья, заводила, я посмотрел на нее и сказал — не-не-не! не по обязанности, не мое это дело, а так, по-доброму, по-хорошему: „Выходите-ка вы, дорогая, замуж. А с разводом поможем“. И знаешь, что она мне ответила: „А что вы с моим вторым мужем сделаете?“ И ушла! Ушла, и все. <…> Нашли ее рано утром на 60-м километре, где-то возле Валахернской, под насыпью. Тело изломало, изрезало, а голову отбросило в кусты. Мне фотографию принесли. Стоит голова на какой-то подставке, чистая, белая, ни кровинки, ни капельки, стоит и подмигивает. Вот тогда меня как осенило. „Вот какую мне надо! Ее! С ее смешком и кудряшками! Но где ж мне такую взять? Разве у нас на наших дачах такие водятся?“»

Если в новеллах о Шекспире носитель «ясности существования» — Шекспир, то в откровениях Штерна им оказывается женщина, и безымянная «со смешком и кудряшками», и Лина: «Как бы я ее потащил на себе, с собой? С ее остротой, холодком, свободой, ясностью, с эдакой женской терпкостью? <…> Я как-то вдруг случайно поднял на нее глаза, поглядел да чуть и не рухнул: такая она сидела передо мной. И вдруг я почувствовал, как бы тебе это объяснить, — высокое освобождение!! Освобождение от всего моего!! От моей грубости, грузности, недоверчивости и уж не знаю от чего! Она такая была свободная, легкая, простая, раскованная, как говорят актеры, что я чуть не взвыл!» Снова театр. Но уж совсем не тот, где на драмах Штерна вдвое увеличивается потребление коньяку в буфете. Это тот мир, который актерствует,