- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (59) »
сейчас не начало двадцатого века...
Я наблюдал, как реагирует на слова Антокольского Ваня. Парень, видимо, испытывал настоящее потрясение, первый раз в жизни слыша живого, да еще столь известного поэта, говорившего о его стихах. Он видел сейчас только этого невысокого седого человека, расхаживавшего по комнате и говорившего от имени Поэзии...
А Павел Григорьевич все тем же далеким от всякой официальности, дружеским и немножко ворчливым тоном говорил об оставшихся в его памяти отдельных строчках, образах, фразах, подтверждая свои слова о стеклянной клетке, куда добровольно засадил себя молодой поэт.
Потом завязался длинный разговор, уже не имевший никакого отношения к стихам, — о том, как Ваня Г. живет в Москве, какие у него планы, как идет учение в институте, где его родители, есть ли у него девушка...
Уходя, Ваня долго и благодарно тряс руку Павла Григорьевича, а со мной попрощаться забыл.
После его ухода Антокольский пытался убедить меня, что нисколько не устал и готов отвечать на все вопросы, но я видел, что он все-таки утомлен, и решил не задерживаться. Мы условились о следующей встрече, и я с миром уехал. У меня вовсе не было ощущения, что я съездил зря. Теперь я уже не представлял себе будущего очерка об Антокольском без эпизода с участием Ивана Г.
Следующая моя встреча с Павлом Григорьевичем оказалась очень похожей на первую. Едва мы успели сказать друг другу несколько слов, как у калитки остановилась машина и из нее вышли необыкновенно оживленные Ярослав Смеляков и Сергей Васильев. Я тотчас же был оттеснен на задний план. Начались разговоры о поэтических делах, была вызвана дачная соседка Белла Ахмадулина... Где уж мне было пробиться со своими вопросами.
В третий раз мы условились встретиться в Москве, куда Павел Григорьевич должен был приехать на несколько дней. Но и эта встреча, в сущности, не состоялась, — только мы сели рядышком и я достал свой блокнот, как раздался звонок в дверь и появился Николай Любимов. Сразу пошел разговор о серии «Мастера поэтического перевода». В этой серии готовилась к изданию книга французских поэтов в переводе Антокольского, с предисловием Любимова. В результате я снова удалился не солоно хлебавши...
После каждой несостоявшейся встречи я утешал себя тем, что и она все равно «работает» на меня, помогая ощутить ту атмосферу, в которой живет Антокольский и вне которой нельзя понять ни его жизни, ни его поэзии. Кто знает, может, так оно и было?
В конце концов я добился своего — мы не раз встречались с Павлом Григорьевичем, мне удалось ознакомиться с его архивом и задать ему все необходимые вопросы.
Рассказывать о моих состоявшихся встречах с Антокольским я не стану — так или иначе они вошли в предлагаемый вниманию читателя очерк. Без них я не смог бы его написать.
П. Антокольский. Рисунок Л. М. Антокольского, дяди поэта. Москва, 1913 г.
Две страсти, соперничавшие друг с другом, владели Павлом Антокольским в молодости. Одна из них — к поэзии, другая — к театру. Окончив к восемнадцати годам московскую гимназию, он поступил на юридический факультет, решив пойти по стопам отца-адвоката. Но мечта стать актером пересилила юриспруденцию: вскоре он бросил университет и поступил в Студенческую драматическую студию. Она помещалась в Мансуровском переулке, и руководили ею артисты Московского Художественного театра.
Так Антокольский написал через пятьдесят с лишним лет, вспоминая начало своего жизненного и творческого пути. Сохранились и опубликованы протоколы уроков Е. Вахтангова в Мансуровской студии. Запись от 5 декабря 1914 года начинается так: «Антокольский читает Пушкина «Я вас любил...» Затем играется этюд: на гимназическом балу Антокольский, гимназист VIII класса, товарищ Шпитальского, знакомится с гимназисткой — Алеевой, которая ему нравится». Следует примечание: «Показ П. Г. Антокольского при поступлении в Студию». Н. Шпитальский — актер, один из организаторов студии. Е. Алеева — ученица Вахтангова, впоследствии заслуженная артистка РСФСР. Об этом знаменательном эпизоде своей биографии Антокольский подробно рассказывает в «Повести временных лет»: «Вызванный Вахтанговым на сцену, я прочел два стихотворения Пушкина: «Для берегов отчизны дальной...» и «Я вас любил: любовь еще, быть может...» Прочел, как всегда читают на таких испытаниях: противным сдавленным голосом, еле дыша от напряжения и не зная, куда девать руки и глаза. Затем последовал так называемый этюд. В помощь мне была послана смешливая, угловатая, стриженная под курсистку блондинка, и Вахтангов предложил нам разыграть знакомство на какой-то вечеринке. Наше дело было придумывать подробности, говорить что вздумается. Я робел, конфузился, зато партнерша моя была мила, старалась разговорить меня, сунула мне какой-то цветок. Я тщательно старался продеть его в петлицу, сломал и сконфузился окончательно. В зале раздался смех, а Вахтангов крикнул: «Спасибо, достаточно». То, что Антокольский рассказывает о себе с юмором, делает ему честь. Но, если говорить серьезно, испытание прошло успешно, Вахтангов принял его в студию и через некоторое время поручил ему и Алеевой водевиль «Ветка сирени». Пришедшие на свидание со своими «предметами» гимназист и гимназистка знакомятся «под душистою веткой сирени» и мгновенно влюбляются друг в друга. Посмотрев работу Алеевой и Антокольского, Вахтангов остался, однако, недоволен. Вот запись его разговора с молодыми актерами 6 апреля 1915 года: «Шепот, голосов не слышу. Это потому, что вы еще не актеры. Я не унываю. Но сквозит, что вы не хотите играть. И хороший актер не может играть, если не хочет. Я еще пойму актера, которому надоело играть, к концу года — в особенности. Но вас я совсем не понимаю. Объясните мне это, пожалуйста». Оба молодых актера — каждый по-своему — пытались ответить на нелегкий вопрос учителя. «Алеева. Мне играть хочется, но с Антокольским у нас что-то не выходит». «Антокольский. Есть два самочувствия, с одним приходишь в Студию, а с другим идешь на сцену. И первое — лучше. О себе могу сказать: мне очень хочется играть в этом водевиле». 14 сентября 1916 года перед началом очередного сезона Вахтангов собрал своих
П. Антокольский. Рисунок Л. М. Антокольского, дяди поэта. Москва, 1913 г.
ЖИЗНЬ ПЕРВАЯ «ВЗВИВАЕТСЯ ЗАНАВЕС ВЕКА»
Две страсти, соперничавшие друг с другом, владели Павлом Антокольским в молодости. Одна из них — к поэзии, другая — к театру. Окончив к восемнадцати годам московскую гимназию, он поступил на юридический факультет, решив пойти по стопам отца-адвоката. Но мечта стать актером пересилила юриспруденцию: вскоре он бросил университет и поступил в Студенческую драматическую студию. Она помещалась в Мансуровском переулке, и руководили ею артисты Московского Художественного театра.
Что мне делать с моим призваньем,
Кем я стану, что я решу?
Только с высшим образованьем
Навсегда расстаться спешу.
Не сдавая римского права,
Государственного не сдам,
Рассуждая зрело и здраво,
Не вернусь к отцовским следам.
Так Антокольский написал через пятьдесят с лишним лет, вспоминая начало своего жизненного и творческого пути. Сохранились и опубликованы протоколы уроков Е. Вахтангова в Мансуровской студии. Запись от 5 декабря 1914 года начинается так: «Антокольский читает Пушкина «Я вас любил...» Затем играется этюд: на гимназическом балу Антокольский, гимназист VIII класса, товарищ Шпитальского, знакомится с гимназисткой — Алеевой, которая ему нравится». Следует примечание: «Показ П. Г. Антокольского при поступлении в Студию». Н. Шпитальский — актер, один из организаторов студии. Е. Алеева — ученица Вахтангова, впоследствии заслуженная артистка РСФСР. Об этом знаменательном эпизоде своей биографии Антокольский подробно рассказывает в «Повести временных лет»: «Вызванный Вахтанговым на сцену, я прочел два стихотворения Пушкина: «Для берегов отчизны дальной...» и «Я вас любил: любовь еще, быть может...» Прочел, как всегда читают на таких испытаниях: противным сдавленным голосом, еле дыша от напряжения и не зная, куда девать руки и глаза. Затем последовал так называемый этюд. В помощь мне была послана смешливая, угловатая, стриженная под курсистку блондинка, и Вахтангов предложил нам разыграть знакомство на какой-то вечеринке. Наше дело было придумывать подробности, говорить что вздумается. Я робел, конфузился, зато партнерша моя была мила, старалась разговорить меня, сунула мне какой-то цветок. Я тщательно старался продеть его в петлицу, сломал и сконфузился окончательно. В зале раздался смех, а Вахтангов крикнул: «Спасибо, достаточно». То, что Антокольский рассказывает о себе с юмором, делает ему честь. Но, если говорить серьезно, испытание прошло успешно, Вахтангов принял его в студию и через некоторое время поручил ему и Алеевой водевиль «Ветка сирени». Пришедшие на свидание со своими «предметами» гимназист и гимназистка знакомятся «под душистою веткой сирени» и мгновенно влюбляются друг в друга. Посмотрев работу Алеевой и Антокольского, Вахтангов остался, однако, недоволен. Вот запись его разговора с молодыми актерами 6 апреля 1915 года: «Шепот, голосов не слышу. Это потому, что вы еще не актеры. Я не унываю. Но сквозит, что вы не хотите играть. И хороший актер не может играть, если не хочет. Я еще пойму актера, которому надоело играть, к концу года — в особенности. Но вас я совсем не понимаю. Объясните мне это, пожалуйста». Оба молодых актера — каждый по-своему — пытались ответить на нелегкий вопрос учителя. «Алеева. Мне играть хочется, но с Антокольским у нас что-то не выходит». «Антокольский. Есть два самочувствия, с одним приходишь в Студию, а с другим идешь на сцену. И первое — лучше. О себе могу сказать: мне очень хочется играть в этом водевиле». 14 сентября 1916 года перед началом очередного сезона Вахтангов собрал своих
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (59) »