не шутил. Он еще раз поглядел на репортера и сказал без всякой тени иронии:

— А теперь отойдем в сторонку, запишем, о чем разговор у нас был с рабочими.

Они уединились в конторке начавшего быстро пустеть цеха и вышли оттуда не скоро.

Вечерняя смена уже давно заступила, в пролетах снова стало шумно и дымно, а Ленин и репортер все разговаривали. Вернее, говорил один, второй быстро писал, едва успевая перевертывать листки блокнота.

Когда Ленин кончил диктовать, кончилась и записная книжка репортера.

— Вот жалко, — сказал Ильич, — всего одной-единственной странички не хватило, а у меня с собой, как на грех, ни листочка!

— Владимир Ильич, диктуйте, я запомню, а в редакции все запишу слово в слово, — попросил репортер.

— Нет, нужна бумага, в нашем деле без бумаги нельзя, — улыбнулся Ленин.

Тут дверь конторки тихонечко отворилась, вошел начальник цеха, нерешительно протянул репортеру пропитанный маслом клочок зеленой, мелко линованной бумаги — видно, бланк для наряда.

— Нет, нет, это мне, — остановил его Ленин.

Ильич резким движением пододвинул к себе табурет, сел за крохотный шаткий столик начальника цеха, размашисто написал на зеленом листке несколько слов, протянул записку репортеру:

— С этим завтра же зайдите в Совнарком, к управляющему делами. Я бы сам вас отвез, но тороплюсь в другое место. Извините, что задержал.

Владимир Ильич пожал руку начальнику цеха, репортеру и уехал.

Через несколько минут покинул задымленную конторку и ошеломленный репортер. Утром он направился в Совет Народных Комиссаров. Только там он узнал, о чем Ленин писал в записке.

А сказано в ней было о том, что в распоряжение корреспондента «Правды» необходимо срочно выделить лошадь с упряжкой, что человек немолодой и что трудно ему целыми днями бегать по заданиям редакции.

Ленин ошибся, может быть, первый раз в жизни: никогда еще репортер не чувствовал себя таким молодым, таким бесконечно неутомимым человеком, как сегодня!

ЛЁНТЯ

Крохотный детский дом имени Клары Цеткин на окраине Москвы. Черный сухарь да ложка жидкой похлебки к обеду. Впрочем, жаловаться было не на кого — так жила вся Москва, вся страна. От голода умирали люди.

Но все-таки что-то помаленьку уже налаживалось, а главное — власть была своя, рабочая.

Так объяснил однажды ребятам директор детдома, когда они готовились к встрече шефов. Объяснил так, что даже самый маленький из них — рыжий Лёнтя — и тот понял и целый вечер вместе с другими рисовал плакат:

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»

Шефы пришли в субботу, когда их никто не ждал. Ребята сидели за столом, погромыхивая пустыми мисками, — дрова были сырые, осиновые, и похлебка всегда запаздывала. В этот момент шефы и появились на пороге столовой.

— Вечер добрый! — тихо сказала пожилая женщина в самодельных тряпичных валенках, бесшумно ступая по чисто подметенному полу.

— Здравствуйте! — нестройно ответили ребята.

Вечер этот был действительно добрым. Пусть похлебка опять не сварилась вовремя, пусть за окнами шла бесконечная зима двадцать первого года, но в холодном доме за Рогожско-Симоновской заставой пахнуло самой настоящей весной!

Лёнтя не помнил своей матери, но ему сейчас подумалось, что она была такой же, как эта женщина, — улыбающейся, немного сгорбленной, чуть-чуть седой. И руки у нее были такие же — грубоватые, смуглые, сложенные на груди.

Женщина подошла к столу, глянула в пустые миски и сказала:

— Так вот что, ребята. С этого дня у каждого из вас семья будет. Понятно?

— Нет, не понятно…

— А чего же тут неясного? Вот разберем сейчас всех по домам, и всё. Пирогов не обещаем, но будет вам все-таки малость получше. Ленин позаботился.

— Ленин?

— Да, Ленин.

— Это как же, насовсем берете?

— Ну, пока на воскресенье, а там видно будет. Согласны?

Директор стоял за спинами пришедших и подавал какие-то знаки ребятам, но они смотрели только на эту женщину и молчали.

— Ну так как же? — повторила она свой вопрос.

Ребята не знали, что сказать. Большинство из них вообще не знало, что такое дом и семья.

— Молчание — знак согласия! — за всех ответил директор.

Кто-то облегченно вздохнул:

— Правильно…

— Ну вот видите, как хорошо! — Женщина, обутая в тряпичные валенки, обернулась к директору. — А вы тут к понедельнику истопите немного. Сухие дрова тоже будут — сегодня у нас литейный на субботник ушел.

— Истоплю.

Шефы осмотрели комнаты с разбитыми зеркалами, вмазанными в стены, обследовали все уголки когда-то богатого купеческого дома и ушли.

Каждый увел с собой кого-нибудь из ребят.

В доме вдруг стало непривычно пусто и как-то особенно холодно.

Когда директор, проводив всех, вернулся в столовую, он не сразу заметил, что в темном углу, сосредоточенно уставившись в дно эмалированной миски, насупившись, сидел рыжий Лёнтя.

— А ты что же? Где же ты был?…

— А я никуда не пойду.

— Это почему?

— Мне и тут хорошо. — Лёнтя и самому себе ни за что не признался бы в том, что его просто забыли в толкотне, поэтому он с безразличным видом добавил: — Дежурный я, завтра буду печи топить.

— Дежурный? Это тоже неплохо. Мне одному тут, пожалуй, не управиться.

Поздно ночью директор и Лёнтя разгружали с саней, кололи и складывали в сенцах присланные литейщиками дрова. Спать легли только под утро.

И приснился рыжему Лёнте удивительный сон. Он и раньше видел сны всякие. Снились ему далекие теплые страны, где люди живут сытно и весело. Снились даже индейцы с перьями, но такого сна, как этот, ему еще не доводилось видеть. Очень уж все ему ясно представилось, и он долго не мог понять, сон это был или не сон.

…Только было пригрелся Лёнтя под тремя одеялами, взятыми с пустых коек, в наружную дверь кто-то постучал. «Неужели, — подумал, — наши так быстро от шефов воротились?» Отбросил одеяла, босиком поскакал отворять. Бежит по коридору, доски холодом пятки жгут, а в дверь стучат все сильнее.

Снял Лёнтя ржавый крюк с петли и вздрогнул: на пороге прямо перед ним стоял Ленин — высокий, в военной шинели и сапогах. Вошел, поздоровался и спрашивает:

— А ты кто тут такой?

— Я Лёнтя. Наши все к шефам уехали.

— К шефам? А ты что же?

— Я дежурный.

— Дежурный? Ну-ка, показывай мне свои владения.

Лёнтя повел Ленина по комнатам:

— Вот красный уголок. Вот столовая. Вот спальня — видите, наш директор как крепко спит?

— Директор?

— Да. Не будите его, устал он. Всю ночь шефские дрова колол.

— Дрова? Это