Аделка сидела, потягивала сок и размышляла.
«Во что бы мне превратить петушиные перья, зелёный и коричневый блеск метёлки, в которой меня подстерегает клюв и куриные зубы Можно превратить их в пушистый цветок. А может, в метёлке и нет никакого клюва, может, в ней живёт такой же клубок тепла, как у меня в пуховом одеяльце, или даже целых два клубка».
Она быстро закрыла глаза, чтобы представить это себе.
Все пёрышки на свете такие тёплые и лёгкие, а какого они цвета — не важно, главное — в каждом есть птичье тепло, они греют петуха и кур, и белых гусей тоже.
И меня греют.
И ещё как греют!
А когда птицы их обронят, как славно летят эти перья, как плавно падают с высоты! Вокруг ясный день, ветер веет, а солнце превращает их в огоньки — ах, как славно они летают!
И я с ними!
Аделка вознеслась и полетела на отцовских руках в свою комнату — она и не заметила, как заснула. В ямочках на щеках остались ещё смешинки, и ей было весело; она ещё не совсем спала. Аделка радовалась, что утром проснётся, про всё вспомнит и уже ничего не будет бояться — страхи кончились.
И так оно и было.
В метёлке из перьев спало такое же тепло, как у неё в волосах, когда зимой у неё зябли руки и она прятала их в волосы, чтобы согреть.
И не было там никакого клюва.
И никаких зубов.
Только немного пыли на перьях, ведь это была метёлка — и утром на балконе Аделка вытряхнула из неё пыль, чтобы перья ярче блестели.
Снова собирался дождь.
Было тихо, только вдали шумела речка, — может, это она разбудила Аделку? «Что это будит меня? Ещё никогда я столько раз не просыпалась за ночь; может, уже утро, но тогда под веками у меня было бы светло — а там сейчас темно». Вдруг ей показалось, что она поняла, отчего проснулась: кто-то хлопнул дверью, кто-то ушёл из дома — отец или мама, или, может, оба. «Ах, какая же я глупая, опять боюсь, а ещё говорила себе, что этого никогда больше не будет! Я же знаю, что меня никогда не оставляют дома одну. Даже днём. А не то что ночью». Но заснула она только тогда, когда нашептала себе в подушку: «Никто никуда не ушёл. Все спят. И ты спи!»
И всё же они ушли. Аделка проснулась в третий раз. Это уже начинало сердить её: если бы один раз или два, а тут она снова проснулась — и опять кругом темно. Она сказала себе: «Я спала только секунду или две, и сон ещё не успел прийти ко мне». Но потом ей показалось, что она спала дольше, потому что за окном и занавесками посветлело и уличный фонарь уже готовился ко сну. Ночь — это большая чёрная птица, утром она улетает, а вечером возвращается. Потихоньку светало. Вторник ушёл ночью, а вместо него пришла среда. Аделка встала с постели, погладила одеяльце, чтобы в нём осталось тепло, и отправилась к маме. Сейчас она шмыгнёт к ней в постель, притулится и закроет глаза. И будет спать. Или будет просто лежать и улыбаться в темноте, за маминой спиной будет дышать отец, а вместе с ним будет дышать его одеяло. А утром она опять проснётся. Всё будет так, как бывало всегда. Но на этот раз… В спальне она нашла только пустые и холодные постели. Аделка не хотела верить своим рукам, когда они коснулись подушки, а не длинных маминых волос, которые Аделка иногда расчёсывала ей перед сном. Аделка торопливо включила ночник. И теперь уже не поверила своим глазам, потому что постели в самом деле были пусты. Аделка закричала: — Мамочка! В доме было тихо. А потом опять пробили часы. Четыре или пять? Аделка села на постель и хотела снова закричать, но вместо этого у неё только подбородок затрясся. Все силы покинули её, в глазах сразу отсырело, а во рту пересохло. Аделка говорила себе: «Ушли, а меня бросили — ночью! Ну вот теперь я обязательно буду бояться». И она в самом деле боялась — и ещё как! Если бы Аделка сложила все свои прежние страхи в один, всё равно он был бы меньше того страха, который сидел теперь во всех уголках дома, готовясь запугать её и съесть. И к тому же Аделка сама не знала, чего же она боится, просто боялась, потому что осталась одна, — и это было хуже всего. Такой страх невозможно было превратить во что-нибудь. «Что же со мною будет, что я буду делать одна» — думала Аделка. Но потом она устыдилась, что думает только о себе и забывает про папу с мамой, ей ведь нужно и за них бояться, хотя она никогда не забудет, как они с ней поступили. Кто знает, что с ними и где они сейчас? Аделка начала беспокоиться и о них и сразу заметила, что чем больше о них беспокоится, тем меньше боится за себя. А когда Аделка не смогла больше выдержать на одном месте, она встала с маминой постели, оставив на подушке темнеющую лужицу своих слёз, как будто дождь лил не только на дворе, но и в спальне, и потихоньку побрела на кухню.
На кухне Аделка развела в стакане смородиновый сок минеральной водой, подсела к столу и вдруг улыбнулась, так что ямочки появились на щеках. Она подумала: вместо слёз, которые я выплакала, напьюсь-ка я смородинового сока, и мне будет легче. Аделка подобрала под себя ноги и вся уместилась на стуле — такая она ещё была маленькая и такая одинокая, что снова хоть плачь. Но потом она сказала себе: пусть я маленькая, но когда на меня светит лампа, на стене появляется большая тень — это тоже я, но уже большая, а большие ведь не плачут.
Двери
Все ждали хорошей погоды, но больше всех — Аделка; первые её каникулы превратились в один сплошной дождь. Иногда ей казалось, что дождь уже выбился из сил, тучи выцвели и посветлели, но почему-то из них лило ещё сильней. Через неделю всё должно было измениться. Тучи обещали уйти — это Аделка услышала по радио, — и дождь действительно перестал. Это случилось в ту самую ночь со вторника на среду, когда она трижды просыпалась и каждый раз боялась.
Было тихо, только вдали шумела речка, — может, это она разбудила Аделку? «Что это будит меня? Ещё никогда я столько раз не просыпалась за ночь; может, уже утро, но тогда под веками у меня было бы светло — а там сейчас темно». Вдруг ей показалось, что она поняла, отчего проснулась: кто-то хлопнул дверью, кто-то ушёл из дома — отец или мама, или, может, оба. «Ах, какая же я глупая, опять боюсь, а ещё говорила себе, что этого никогда больше не будет! Я же знаю, что меня никогда не оставляют дома одну. Даже днём. А не то что ночью». Но заснула она только тогда, когда нашептала себе в подушку: «Никто никуда не ушёл. Все спят. И ты спи!»
Слёзы
И всё же они ушли. Аделка проснулась в третий раз. Это уже начинало сердить её: если бы один раз или два, а тут она снова проснулась — и опять кругом темно. Она сказала себе: «Я спала только секунду или две, и сон ещё не успел прийти ко мне». Но потом ей показалось, что она спала дольше, потому что за окном и занавесками посветлело и уличный фонарь уже готовился ко сну. Ночь — это большая чёрная птица, утром она улетает, а вечером возвращается. Потихоньку светало. Вторник ушёл ночью, а вместо него пришла среда. Аделка встала с постели, погладила одеяльце, чтобы в нём осталось тепло, и отправилась к маме. Сейчас она шмыгнёт к ней в постель, притулится и закроет глаза. И будет спать. Или будет просто лежать и улыбаться в темноте, за маминой спиной будет дышать отец, а вместе с ним будет дышать его одеяло. А утром она опять проснётся. Всё будет так, как бывало всегда. Но на этот раз… В спальне она нашла только пустые и холодные постели. Аделка не хотела верить своим рукам, когда они коснулись подушки, а не длинных маминых волос, которые Аделка иногда расчёсывала ей перед сном. Аделка торопливо включила ночник. И теперь уже не поверила своим глазам, потому что постели в самом деле были пусты. Аделка закричала: — Мамочка! В доме было тихо. А потом опять пробили часы. Четыре или пять? Аделка села на постель и хотела снова закричать, но вместо этого у неё только подбородок затрясся. Все силы покинули её, в глазах сразу отсырело, а во рту пересохло. Аделка говорила себе: «Ушли, а меня бросили — ночью! Ну вот теперь я обязательно буду бояться». И она в самом деле боялась — и ещё как! Если бы Аделка сложила все свои прежние страхи в один, всё равно он был бы меньше того страха, который сидел теперь во всех уголках дома, готовясь запугать её и съесть. И к тому же Аделка сама не знала, чего же она боится, просто боялась, потому что осталась одна, — и это было хуже всего. Такой страх невозможно было превратить во что-нибудь. «Что же со мною будет, что я буду делать одна» — думала Аделка. Но потом она устыдилась, что думает только о себе и забывает про папу с мамой, ей ведь нужно и за них бояться, хотя она никогда не забудет, как они с ней поступили. Кто знает, что с ними и где они сейчас? Аделка начала беспокоиться и о них и сразу заметила, что чем больше о них беспокоится, тем меньше боится за себя. А когда Аделка не смогла больше выдержать на одном месте, она встала с маминой постели, оставив на подушке темнеющую лужицу своих слёз, как будто дождь лил не только на дворе, но и в спальне, и потихоньку побрела на кухню.
Тень
Аделка везде повключала свет и везде немножко боялась — в маленькой комнате побольше, а в больших поменьше. Но в кладовку не заходила.
На кухне Аделка развела в стакане смородиновый сок минеральной водой, подсела к столу и вдруг улыбнулась, так что ямочки появились на щеках. Она подумала: вместо слёз, которые я выплакала, напьюсь-ка я смородинового сока, и мне будет легче. Аделка подобрала под себя ноги и вся уместилась на стуле — такая она ещё была маленькая и такая одинокая, что снова хоть плачь. Но потом она сказала себе: пусть я маленькая, но когда на меня светит лампа, на стене появляется большая тень — это тоже я, но уже большая, а большие ведь не плачут.
