Избранные переводы из французских поэтов (Жоашен дю Белле) Страница 1 - Литвек

Вильгельм Левик (1907-1982) Избранные переводы из французских поэтов

ЖОАШЕН ДЮ БЕЛЛЕ 1522—1560

ПЕСНЯ СЕЯТЕЛЯ ПШЕНИЦЫ

Для вас, гостей, летящих

На крыльях шелестящих, —

Для вестников тепла,

Веселых ветров мая,

Играющих, порхая,

Чтоб нива расцвела, —

Для вас цветы-малютки,

Фиалки, незабудки,

И розы — много роз,

И белых роз, и красных,

Душистых и атласных,

Я в сеялке принес.

Ты, легкий, шаловливый,

Порхай, зефир, над нивой

И освежай меня,

Пока, трудясь упорно,

Я развеваю зерна

В дыханье жарком дня.

* * *

Не стану воспевать, шлифуя стих скрипучий,

Архитектонику неведомых миров,

С великих тайн срывать их вековой покров,

Спускаться в пропасти и восходить на кручи.

Не живописи блеск, не красоту созвучий,

Не выспренний предмет ищу для мерных строф.

Лишь повседневное всегда воспеть готов,

Я — худо ль, хорошо ль — пишу стихи на случай.

Когда мне весело, мой смех звучит и в них,

Когда мне тягостно, печалится мой стих, —

Так все делю я с ним, свободным и беспечным.

И, непричесанный, без фижм и парика,

Незнатный именем, пусть он войдет в века

Наперсником души и дневником сердечным.

* * *

Вовеки прокляты год, месяц, день и час,

Когда, надеждами прельстясь необъяснимо,

Решил я свой Анжу покинуть ради Рима,

И скрылась Франция от увлажненных глаз.

Недоброй птице внял — и первый в жизни раз

Отцовский дом сменил на посох пилигрима.

Не понимал, что рок и мне грозит незримо,

Когда Сатурн и Марс в союзе против нас.

Едва сомнение мой разум посещало,

Желанье чем-нибудь опять меня прельщало,

И доводы его рассеять я не смог,

Хотя почувствовал, что, видно, песня спета,

Когда при выходе — зловещая примета! —

Лодыжку повредил, споткнувшись о порог.

* * *

Нет, ради греков я не брошу галльских лар,

Горация своим не возглашу законом,

Не стану подражать Петрарковым канцонам

И “Сожаленья” петь, как пел бы их Ронсар.

Пускай дерзают те, чей безграничен дар,

Кто с первых опытов отмечен Аполлоном.

Безвестный, я пойду путем непроторенным,

Но без глубоких тайн и без великих чар.

Я удовольствуюсь бесхитростным рассказом

О том, что говорят мне чувство или разум,

Пускай предметы есть важнее — что с того!

И лирой скромною я подражать не буду

Вам, чьи творения во всем подобны чуду

И гению дарят бессмертья торжество.

* * *

Кто влюбчив, тот хвалы возлюбленным поет;

Кто выше ставит честь, тот воспевает славу;

Кто служит королю — поет его державу,

Монаршим милостям ведя ревнивый счет.

Кто музам отдал жизнь, тот славит их полет;

Кто доблестен, твердит о доблестях по праву;

Кто возлюбил вино, поет вина отраву,

А кто мечтателен, тот сказки создает.

Кто злоречив, живет лишь клеветой да сплетней;

Кто подобрей, острит, чтоб только быть заметней,

Кто смел, тот хвалится бесстрашием в бою;

Кто сам в себя влюблен, лишь о себе хлопочет;

Кто льстив, тот в ангелы любого черта прочит;

А я — я жалуюсь на злую жизнь мою.

* * *

Когда глядишь на Рим, в неистовой гордыне

Грозивший некогда земле и небесам,

И видишь то, чем стал театр, иль цирк, иль храм,

И все ж пленяешься величьем форм и линий, —

Дивясь развалинам, их каменной пустыне,

Суди, каким он был, дошедший тенью к нам,

Когда прославленным в искусстве мастерам

Обломки пыльные примером служат ныне.

И, видя каждый день, как Рим вокруг тебя,

Останки древностей раскопанных дробя,

Возводит множество божественных творений,

Ты постигаешь вдруг в угаре зыбких дней,

Что Вечный город свой из пепла и камней

Стремится возродить бессмертный Рима гений.

* * *

Я не люблю двора, но в Риме я придворный.

Свободу я люблю, но должен быть рабом.

Люблю я прямоту — льстецам открыл свой дом;

Стяжанья враг, служу корыстности позорной.

Не лицемер, учу язык похвал притворный;

Чту веру праотцев, но стал ее врагом.

Хочу лишь правдой жить, но лгу, как все кругом;

Друг добродетели, терплю порок тлетворный.

Покоя жажду я — томлюсь в плену забот.

Ищу молчания — меня беседа ждет.

К веселью тороплюсь — мне скука ставит сети.

Я болен, но всегда в карете иль верхом.

В мечтах я музы жрец, на деле — эконом.

Ну можно ли, Морель, несчастней быть на свете!

* * *

Увы! Где прежняя насмешка над фортуной,

Где сердце, смелое в любые времена,

И жажда гордая бессмертья, где она?

Неведомый толпе — где этот пламень юный?

Где песни у реки в прохладе ночи лунной,

Когда была душа беспечна и вольна,

И хороводу муз внимала тишина

Под легкий звон моей кифары тихоструйной?

Увы, теперь не то, я угнетен судьбой.

Владевший некогда и ею и собой,

Я ныне раб невзгод и угрызений сердца.

Забыв о будущем, я разлюбил свой труд,

Потух мой жар, я нищ, и музы прочь бегут,

В умолкнувшем навек почуяв иноверца.

* * *

Надменно выступать, надменно щурить взор,

Едва цедить слова, едва кивать при встрече

Иль шею втягивать подобострастно в плечи,

Тому, кто выше вас, твердя: “Son servitor!”

“Messerc si!”— вставлять в любезный разговор,

Добавить “e cosi” для уснащенья речи,

Хвастливо, будто сам ты был в кровавой сече,

Италию делить, ведя застольный спор;

Сеньору целовать протянутую руку,

И, помня римскую придворную науку,

Таить свою нужду и бравый делать вид, —

Вот добродетели того двора, откуда

Приезжий, обнищав, больной, одетый худо,

Без бороды, домой во Францию спешит.

* * *

Кто может, мой Байель, под небом неродным

И жить и странствовать ловцом удачи мнимой

И в призрачной борьбе с судьбой неодолимой

Брести из двери в дверь по чуждым мостовым.

Кто может позабыть все то, что звал своим,

Любовь к семье своей, любовь к своей любимой,

К земле, от прошлых дней вовек неотделимой,

И даже не мечтать о