О хлебе, любви и винтовке

Часть первая МАЛЬЧИШЕСКАЯ

Комсомолец должен быть скромным и самокритичным… 

Люблю слушать, как люди рассказывают о себе, никогда не услышишь ничего плохого.

Из разговоров

ДУБ

1

Дождь.

По узкой дороге, стиснутой заросшими кюветами, бредут двое, стараются не смотреть друг на друга.

«Метр восемьдесят восемь сантиметров тщеславия и упрямства», — думает о своем спутнике капитан Намаюнас.

«Еще поглядим — дождь ли от капель или капли от дождя…» — хмуро размышляет лейтенант Гайгалас.

— Так, та-а-ак, — как бы про себя говорит один, поглядывая по сторонам.

— Фью-фью-у-у! — независимо свистит второй, то и дело смахивая с лица потеки воды.

Кто кого?

За ними плетутся заляпанные грязью верховые лошади.

— Так, та-а-ак…

— Фью-фью-у!..

Дорога упирается в мощенную булыжником улицу. Сначала под ногами похрустывает песок с проселка, но вот пошла чистая, омытая дождем мостовая. Цокают подковы. Улица пустынна, словно вымерла.

— Дольше нельзя откладывать, — возвращается к прерванному разговору старший.

— Вам думать, вам решать, товарищ начальник.

— А ты? Ты сам не думаешь?..

— Я? — В голосе звучит ирония.

— Да, ты.

— Жду приказаний.

— Альгис бы так не ответил.

— Что вы мне все время тычете этим Альгисом?

— Заслужил, значит.

Лейтенант кусает губы, стискивает кулаки, однако голос его звучит по-прежнему ровно, сдержанно:

— Воля ваша. — Он даже улыбается, хотя прекрасно понимает, что начальник не видит ни улыбки, ни сжатых кулаков.

— Так, та-а-ак…

Офицеры не спеша идут к двухэтажному каменному зданию. Часовой открывает ворота, пропускает их в небольшой, огороженный приземистыми службами двор с ветвистым дубом посередине.

— Этому дубу давно под топор пора, — нарушает молчание лейтенант.

— А что?.. Мешает?

— Конечно, свет заслоняет. Да и вообще на кой он тут сдался? В кабинете — как в похоронной конторе. Целый день по столу тени бегают.

— Нервы, товарищ лейтенант, нервы.

— Шаулисы^[1] по случаю какого-то своего праздника посадили, а мы бережем.

— Они еще и школу по тому же случаю открыли, товарищ лейтенант, — усмехается капитан, соскребывая веником грязь с сапог.

Лейтенант снова покусывает губы.

— Все равно фашисты. Какая разница?

— Никакой, мой милый, абсолютно никакой, а посему припаяем этому дубу, как враждебному элементу…

Лейтенант бледнеет, но все же силится улыбаться.

— Рискованно шутите, товарищ капитан.

— Привык по проволоке ходить, — отвечает тот и добавляет: — И все-таки операцию я тебе, Арунас^[2], не доверю. Не могу. Боюсь. Имечко у тебя — ого! — только в поднебесье парить, а вот крылышки слабоваты…

— Уж какой есть, — вспыхивает лейтенант и принимается энергично скрести веником сапоги. — Во всяком случае, биографию не подделывал.

— Она — единственное твое достоинство. Береги ее, как зеницу ока. Свою тебе обелять не нужно, но и чужие чернить не следует.

— Товарищ капитан…

— Между прочим, твою биографию и портить пока нечем: слишком тоща.

— Товарищ Намаюнас!..

— Помолчи-ка, а то снова ляпну что-нибудь — в рапорт вставишь. — И, не взглянув на лейтенанта, капитан прошел мимо, потопал в коридоре, обивая грязь с сапог, отпер кабинет и скрылся за дверью. Некоторое время, не раздеваясь, шагал по комнате, затем нетерпеливо стукнул кулаком в стену. Вошел дневальный.

— Позови лейтенанта Гайгаласа.

Арунас уже успел переодеться. Он козырнул и подчеркнуто бесстрастно, по-военному доложил:

— Явился по вашему приказанию.

Капитан долго смотрел на него, — румяные щеки, открытое лицо, гладко зачесанные волосы, голубые детские глаза, подтянутая фигура, безупречно отглаженная форма, — и внезапно спросил:

— А не лучше ли тебе, Арунас, написать рапорт?.. О переводе в другой уезд?

— Так ведь не я виноват, — запальчиво начал было лейтенант, но, уловив непреклонный взгляд начальника, обиделся: — К тому же мне и здесь хорошо, товарищ капитан.

— Тогда я напишу. Боюсь только, что после этого тебе никакой дядя уже не поможет.

— Вы, товарищ начальник, не в духе сегодня.

— Ты прав. Только настроение оставим. Будем говорить официально: один ты на задание не пойдешь. Я не имею права рисковать операцией, пошлю с тобой еще кого-нибудь, напарника.

— Ваша воля.

— Разумеется. Но и к мнению других я прислушиваюсь. Кого ты выбираешь?

— Мне все равно.

— И это ответ чекиста?

— Подчиненного.

— «Кто не умеет подчиняться, тот не научится приказывать»?

— Слыхал. Суворов. «Наука побеждать». Страницу забыл.

Капитан криво улыбнулся. Отломил от спичечной коробки щепочку, поковырял в зубах, почмокал и, глядя исподлобья смеющимися глазами, вдруг тоненьким мальчишеским голосом произнес:

— А у меня папаня десять кирпичей поднимает!..

Лейтенант вскипел. В его глазах блеснула ненависть, а губы тем временем произносили бесстрастные слова:

— Разрешите идти?

— А что, если Бичюса?

Лейтенант замотал головой:

— Не согласен.

— А говорил — все равно.

— Вы же знаете, что ему нельзя.

— Это почему? — Капитан поднял брови и пожал плечами.

— Он отчислен из отряда.

— Я такого приказа не подписывал.

— На этот раз вам остается только выполнить его.

Капитан прошелся по комнате, позвенел в кармане мелочью, прислушался к скрипу проезжавшей под окнами телеги и тихо спросил:

— За что ты ненавидишь его?

Уловив слабую струнку капитана, Гайгалас улыбнулся:

— С чего вы взяли? Мы с Альгисом Бичюсом давнишние приятели. Я охотно посидел бы с ним в ресторане, но на операцию — увольте. В этом смысле теперь между нами все кончено.

— А если будет соответствующая бумажка, так ты и с последним негодяем в окоп ляжешь? Не вороти нос, отвечай: да или нет?

— Товарищ начальник, к чему эти сентенции?

— Рано друзей хоронишь. Смотри, товарища на базаре не купишь.

— Больше никаких указаний не будет? Как комсорг я…

— Погоди, не торопись, я еще не подписал твоего назначения.

— Да, но управление…

— Погоди, сказано! Он —