они не выглядели настолько сокрушенно. Мари спросила у трех женщин, что произошло, и получила в ответ молчание. На лицах всех больных, которые еще находились в сознании, блуждала тревога.
Где-то в полдень в помещение вошел военный. Он отдал приказ всем проследовать за ним. Мари, поднимаясь с носилок, перехватила одну молоденькую санитарку с огромными то ли от изумления, то ли от страха глазами.
– Куда нас поведут?
– В душ, – выпалила она, судорожно сглотнув.
– В душ? – удивился стоящий рядом мужчина. – Сроду в душ не водили, и тут – на тебе!
– Экая забота! – поддакнул другой.
– Пусть признаются, куда ведут!
– Имеем ведь право знать!
– Молча-ать! – прокатился по лазарету звучный голос военного. – Следовать за командиром без пререканий!
Толпа понемногу утихомирилась и, выстроившись в длинную колонну, вышла на улицу. Сугробы снега выросли еще больше, ветра не было, но стоял жуткий мороз, пробирающий до костей. По пути Мари заметила нескольких знакомых детей, возвращавшихся с работы на обед, и помахала им рукой. Те улыбнулись доброй знакомой, но, увидев военных, в ужасе отпрянули от толпы. Больных завели в кирпичное здание без окон и в маленькой комнатке при входе заставили раздеться. Мари с Иссуром, в знак уважения, отвернулись друг от друга на время снятия одежды. Всюду стоял неодобрительный гул. Заключенные бросали одежду кто куда – в комнатке не было вешалок. Наконец вышел военный и открыл тяжелую дверь, ведущую в другое, более широкое помещение. Эта дверь наверняка была пуленепробиваемой. Толпу загнали внутрь и за последним человеком закрыли дверь на засов. Мари огляделась и поняла, что душей здесь нигде нет. Ни душей, ни ванн, ни даже умывальников. Девочка отыскала друга и прильнула к нему, крепко сжав родную руку.
– Неужели это… конец?
Иссур не ответил на ее вопрос. Помедлив несколько секунд, он сказал:
– Помни: мы достигли нашей цели. Мы вырастили новое поколение, которое выживет, которое победит. Мы сделали все правильно.
– Да. Но кое-что пока еще мы не выполнили.
Мари схватила друга за щеки и впилась отчаянным, безумным, горьким поцелуем в его губы. Оторвавшись спустя несколько мгновений и упершись носом в мальчишечье плечо, она пробормотала:
– Как жаль, что это произошло так поздно.
Иссур нежно приподнял подругу за подбородок и с теплотой оглядел лицо, ничего милее которого для него не существовало теперь на свете. Сверху раздался скрежет. Кто-то отодвинул крышку и засыпал внутрь темного порошка. Неодобрительный гул начал перерастать в испуганные вопли. Стали безуспешно ломиться в дверь. Дети еще сильнее прильнули друг к другу.
– Знаешь, о чем я больше всего жалею? – вдруг спросила Мари.
– О чем?
– Я так толком и не поносила туфли. А ведь они красивые, элегантные такие, с тонкими ножками каблуков. Глупая я была, что в школе всегда башмаки им предпочитала.
Комнату, наполненную страшными криками, вопреки всему огласил звонкий детский смех, показавшийся запертым в ней смехом лучезарных ангелов. А далее крышка в кирпичном потолке задвинулась и все поглотила кромешная темнота.