семинарии проповедей на заданные тексты… ему надоели». Действительно, темы сочинений были удручающими: «Память праведного с похвалами», «Знание и ведение суть ли тождественны?», «Возможно ли знание вне форм пространства и времени?» и т. п., о чем Никитин позже с издевкой писал в «Дневнике семинариста». Пытливый юноша все больше охладевал к семинарии. В годовой ведомости появились «недостаточные» оценки и пометки: «Не был неизвестно почему».

В 1843 г. Никитин был уволен из философского отделения семинарии «по малоуспешности, по причине нехождения в класс». Вскоре пришла беда — умерла мать, а «свечные» дела отца пошли все хуже и хуже. Никитин, облачившись в мужицкое платье, стал торговать в разнос всякой мелочью на базаре. Мечту об университете пришлось бросить. «Вон вчёный идет», — смеялись знакомые, завидев на толкучке худого угрюмого малого с лотком на ремне через плечо.

В 1844 г. Савва Евтеич разорился вконец и, с трудом собрав нужную сумму, купил постоялый двор на улице Кирочной. «Дворничать» приходилось сыну, так как «батенька» собутыльничал с извозчиками и не мог приглядывать за шумным хозяйством.

После одуряющей дневной беготни Никитин уединялся и занимался тем, что называл своей «второю жизнью» — слагал стихи. Об этом в письме к Аполлону Майкову он скажет: «Слагал среди грязи обыденной жизни, при говоре и плоской брани извозчиков, при покупке и продаже овса и сена, при насмешках своих мещан-собратьев, которые иногда видели меня с карандашом в руке…»

Через десять лет появится его знаменитая «Русь», и он встретится с Н. И. Второвым…

ВТОРОВСКИЙ КРУЖОК

Когда этот лысоватый, большелобый, угрюмый на вид, с добрыми, чуть печальными глазами человек приехал в Воронеж в 1849 г. и занял место советника губернского правления, вряд ли кто думал, что он сможет растормошить, казалось бы, заснувший купеческо-мещанский городок. После памятного 1848 г. общественная жизнь даже в столицах замерла — наступила эпоха «мрачного семилетия», а в провинции тем более притихли и затаились.

Николай Иванович Второв сумел сплотить вокруг себя кружок местных интеллигентов, занявшихся изучением здешней истории, статистики, этнографии, фольклора, также вопросов естественнонаучных. К нему потянулись учителя, чиновники, журналисты, образованные купцы — все, кто устал от провинциального прозябания и жаждал высокого духовного общения.

Сын самарского «соляного» пристава из захудалых дворян-помещиков, Второв ко времени переезда в Воронеж успел пройти большую жизненную школу. В юности поссорился с отцом из-за его крепостнических замашек и ушел из дома, когда представилась возможность, отпустил «своих» дворовых людей на волю. В период учебы на словесном факультете Казанского университета (1834–1837) сблизился со студентами (среди них был будущий писатель П. И. Мельников-Печерский), интересовавшимися новыми философскими и политическими теориями. Упорно изучал труды Гегеля, Гердера, сочинения социалистов-утопистов, в подлиннике читал Шекспира, Байрона, Ж. Санд, Гёте, Гейне, затевал смелые литературные проекты, например, выпуск «Энциклопедии русской изящной литературы».

Курляндское (немецкое) общество литературы и искусства в 1842 г. избрало молодого филолога своим членом (позже его заслуги оценят и другие научные содружества).

После окончания университета служил библиотекарем, чиновником, некоторое время был домашним учителем, редактировал «Казанские губернские ведомости». Не ужился с местными администраторами и в 1845 г. перебрался в Петербург, где, кроме других должностей, занимал место чиновника в общем департаменте министерства внутренних дел. Через руки Второва проходили многие «дела» о притеснениях крестьян помещиками, и, как гласит один из официальных документов, он «имел свою долю влияния на направление таких дел в смысле, конечно, гуманном».

В Петербурге Второв посещал знаменитые Литературные салоны, был знаком с П. А. Вяземским, В. Ф. Одоевским, Ф. И. Тютчевым, М. Н. Загоскиным, В. А. Соллогубом, В. И. Далем; среди его корреспондентов Н. И. Надеждин, Н. И. Лобачевский и другие известные личности. Николай Иванович и сам выступал в качестве литератора. Так, известна его статья о поэте-сентименталисте Г. П. Каменеве, опубликованная в альманахе «Вчера и сегодня», где печатался и В. Г. Белинский.

Как демократ-просветитель Второв не обладал четко выраженным социальным мировоззрением, будущее России он склонен был видеть в сельской общине, уповая на здоровую основу нравственной природы русского человека. Радушно-доброжелательный, этически требовательный до ригоризма^[2] к себе и людям, щепетильный в вопросах чести, он привлекал всех, кто задыхался в лабазно-мещанской атмосфере.

Иван Никитин, несмотря на разницу в воспитании и образовании, нашел во Второве родственную душу, увидел в нем высший нравственный и эстетический авторитет. Поначалу, конечно, общество Второва повергало поэта в неописуемое смущение. «Я был так не смел, — говорил Никитин, — что садился обыкновенно на кончик стула, вскакивал быстро, если кто заговаривал со мной, и сохрани Бог, коли не ласково — у меня, бывало, даже коленки дрожат, и в голове так все спутается, что я и слов не найду».

Тактичный Второв сумел ободрить поначалу диковатого в манерах мещанина-семинариста — да так успешно, что тот скоро совсем превратился в светского человека, и, как говорят очевидцы, стал щеголять в «немецком платье», постригся по моде и уже не смотрел исподлобья в кругу новых знакомых. Внешнее и внутреннее превращение Никитина произошло благодаря таланту Второва-педагога, которым он был наделен с юности.

Во второвский кружок входили люди разных сословий и убеждений, объединенные общим культурным делом. Среди членов этого кружка был Константин Осипович Александров-Дольник, сын провинциального актера, друг и однокашник Второва по Казанскому университету. На его племяннице Надежде Аполлоновне Гарчинской Второв был женат. Александров-Дольник сочинял стихи, друзья приписывают ему тонкий эстетический вкус, строгость суждений о литературе. Никитин относился к Александрову-Дольнику почтительно, но без той сердечной приязни, которую он испытывал ко Второву.

Довольно представительным было во второвском кружке купечество, но не то старое, традиционно-заскорузлое, в чьем кругу считалось доблестью «зашибить копейку», а то лихое, мыслящее и свободолюбивое, в котором известный поэт и критик А. А. Григорьев хотел видеть патриархальный русский идеал. Пожалуй, самой колоритной фигурой здесь предстает