Кристина Устинова По дороге к парку Горького

– Извините, вы не подскажете, как выйти к Парку Горького?

Я содрогнулся и осмотрелся. Возле меня стояла блондинка. Она смотрела как будто сквозь меня стеклянными глазами. «Как у трупа. А может, она просто пьяна…» – думаю я и содрогаюсь.

– Мы подъезжаем к станции. Потом выйдите, сразу же поворачивайте налево и идите по дорожке вниз. – Я улыбаюсь, но она ничего не говорит, только отворачивается.

Это понедельник. Я как обычно направляюсь на работу, мне также выходить на станции Парка Горького. Удивительно, но когда пять дней в неделю мотаешься по метрополитену уже много лет, постепенно различаешь среди толпы знакомые лица: вот возле меня, по правую руку, сидит рыженькая женщина в строгом офисном костюме. Нарушая все правила, к дверям прислонился пацан в наушниках и с портфелем, на котором изображены динозавры, а чуть поодаль толстая женщина кричит на свою дочь: «Хватит уже ныть, Лиза! Сил у меня больше нет…» По сути, я даже стал своим, я стал типичной бактерией этого московского метрополитена…

Но вот блондинку я вижу впервые. Стройная, загорелая, в облегающем синем платье, она держится за поручни и всё время переминается с ноги на ногу, а глаза то смотрят в одну точку, то бегают по сторонам. Заметно, что она нервничает – может, опаздывает?..

Мои рассуждения прерывает бесстрастный чёткий голос: «Станция Парк Горького…» Я встаю, беру фотоаппарат, и мы все выходим на ярко освещённую станцию. Блондинка идёт впереди меня, грациозно и величественно, её платье сразу выделяется из серой массы. Мы встаём на эскалатор, она впереди меня. Неожиданно я слышу ритмичную мелодию; это её телефон. Она берёт трубку и тихо-тихо (мне приходится слегка наклониться) говорит:

– Да, кто это? А, это ты, Наташа, что такое?.. В смысле? Как это, ты его видела?! О боже… мне конец, Наташа, мне конец… Но ты же ему не говорила, надеюсь? Что я еду в Парк Горького? Дура! – кричит она так громко, что все стоящие люди к ней поворачиваются. – Напугал, значит? Я тебя ненавижу!

Она бросает трубку и закусывает губу; по её щекам бегут слёзы. Мне становится её жалко, она прям белее полотна, а рука, которая держит телефон, дрожит. Я говорю ей как можно мягче:

– Ну же, не плачьте… Что же случилось?

Она косо смотрит на меня и тут же поднимается вверх со словами: «Извращенец… и чего пристал?..»

Я вздыхаю и беспомощно смотрю ей вслед, как синее пятно скрывается за пролётом. Но едва блондинка исчезает, как тут же я слышу невнятный крик:

– Ан-ня! К-куда направилась, прос-ститутка?!

Голос явно принадлежит мужчине. Мы – то есть, я и мои соседи по эскалатору, – вытягиваем головы. У меня на секунду замирает сердце, в голове мелькает мысль: «Неужели это про ту блондинку?» Но тут же раздаётся такой отчаянный женский крик, что я бегу вверх и вижу её, эту блондинку в руках мужчины – грязного, потного и лысого. Он таскает её за волосы, полиция пытается оттянуть его, бьёт дубинками по спине, но тот намертво вцепился в Анну, словно они вдвоём единое целое. Проходимцы и зеваки ахают, однако не отходят с места и наблюдают за боем. Полицейские хватают мужчину под руки и кое-как оттаскивают от девушки, а та падает на колени и ревёт. Я хочу подойти к ней, но бедняга шарахается даже от подоспевшего медика с валерьянкой и бинтами.

– Девушка, – говорит он, – вы с ума сошли? У вас же на волосах кровь!

– Н-нет, не надо. – Она встаёт и оттряхивается, а мужика уводят.

Один из полицейских подходит к ней и говорит:

– Вы с ним знакомы?

– Да. Это мой сожитель.

– Так вы с ним не расписаны?.. Если хотите, вы можете прямо сейчас написать заявление.

Ей глаза метают искры.

– Какой смысл, если я неоднократно писала вам? Что, ждёте, когда он меня убьёт, Александр Григорьевич? Если он на меня нападает прямо при всех в наркотическом опьянении, то это для вас уже должно хоть что-то значит, не так ли?

Полицейский хмурится.

– Так вы пишите или нет?

– Пишу я, пишу…

В парке Горького я работаю фотографом. Сейчас лето, очень много туристов, и каждый из них хочет сделать фотографию с видом на Москву-реку или, скажем, возле фонтанов. Я иду к парку, думаю про это происшествие, но, дойдя до места работы, тут же забываю и про Анну, и про её сожителя-наркомана.

Работы много, в основном около входа, когда группа туристов просит сфотографировать у арки или у фонтанов. К полудню запекает так, что я стою внутри арки, не испытывая не малейшего желания добираться до Москвы-реки и ловить новых клиентов. Изнывая от жары, я ем мороженое и впервые за полчаса обеденного перерыва обращаю внимание напротив стоящего парня с электронной сигаретой. Он то теребит её в руке, то озирается по сторонам или вообще ходит вдоль арки.

Неожиданно с улицы кто-то кричит: «Дима!», и парень уходит. Я провожаю его взглядом; он идёт к Анне. За три-четыре часа в полиции она выглядит хуже, чем в первые минуты драки и после неё: платье чуть ли не до бёдер разорванно, волосы растрёпанные и свисают клочьями, щёки опухли от слёз и почернели от туши, а разбитые губы вздулись; с них свисала застывшая струйка крови. На секунду Дима колеблется и тут же заключает её в объятья. Я слышу их голоса.

Дима говорит:

– Почему ты так долго? Что с тобой случилось?

Анна прижимается к его груди.

– Фёдор… он узнал, что я к тебе поехала, от соседки… Вот он меня и подкараулил у парка, приехал к метро на «Жигули».

–Но где ты так долго была?

– В полиции, Дим, в полиции я была. Опять писала заявление, вроде бы приняли, но его отпустили.

– Дурдом… Ну почему ты не съедешь?

– Так мне некуда езжать, Дим. А ты чего меня не впустишь? У тебя всё-таки съёмное жильё, не коммуналка…

Он отстраняется от неё и уходит. Анна с минуту стоит, смотрит ему вслед и тут же хватает за руку.

– А если он меня убьёт?! Ты мог бы за меня заступиться!

Но вместо этого Дима спускается в пешеходный переход и совсем скрывается из виду. Пошатываясь, Анна прислоняется к одной из колонн арки и заливается слезами, а охранник равнодушно на неё смотрит, поедая сэндвич. Я подхожу к ней и, чтобы хоть как-то приободрить, говорю:

– Не плачьте, пожалуйста. Такой сопляк, как он, никому не нужен… А вы помните меня? Мы сегодня с вами виделись в метро…

Она тут же перестаёт плакать и хмурится.

– Да, я вас прекрасно помню. Что вам нужно? Я же ведь вас даже не знаю!

– Ну… – Я покраснел. – Просто я был свидетелем вашей драмы, мне вас жаль… Можно мне хотя бы поддержать вас морально? Правда, всё будет хорошо.

Анна всхлипывает и скрещивает руки на груди. Она словно мирится со своей участью и говорит, – точнее, изливает душу:

– Если бы… Мой сожитель просто псих! Впустила его к себе домой