Анна Урусова Мильхама: рождение всадника

За стенами роскошной виллы весна медленно превращалась в лето. Ветер, свободно гуляющий по императорским покоям, постоянно менял направление, влетая то в восточные, то в западные окна. С запада он приносил изысканно одетому человеку, лежащему на высоком ложе, аромат цветов, а с востока – слабый запах моря. И только этот ветер и эти запахи связывали лежащего с разыгрывающейся за окном мистерией расцвета пробужденной природы. Ибо он был слишком слаб чтобы даже дойти до окна, а о том, чтобы выйти на улицу, Константин Великий уже и не думал.

– Я умираю. – В последнее время Константин полюбил разговаривать сам с собой. Прислуга, которая могла бы подслушать сокровенные мысли августа, с видимым удовольствием подчинилась распоряжению удалиться и не беспокоить повелителя до особого распоряжения. Но он не собирался звать их, хоть это и создавало некоторые неудобства: кувшин с прохладительными питьем уже нагрелся, а над нарезанными фруктами роились насекомые. Константину было легче смириться с соседством ос, чем дать хотя бы одному плебею увидеть свой страх.

– Лучше быть последним батраком на земле, чем царем в царстве Аида… Кто же это говорил? – В последнее время память стала также ненадежна, как и всё тело. – Впрочем, неважно. Я сделал всё, что мог, чтобы избежать этой участи, и скоро я узнаю, правду ли сказал тот молодой кандидат¹.

Константин действительно забыл многое. Даже лица жены и первенца, которые, если верить словам некоторых особенно совестливых жрецов, никогда не должны были стереться из памяти убийцы, поблекли и потускнели. Но ночь, предшествующую его признанию августом, и тот разговор он помнил так хорошо, словно это случилось вчера.

***

Это лето было важным, очень важным. Болезнь отца, непостоянство и откровенный страх августа Галерия; поспешное бегство в Британию к пока еще живому родителю и верным легионом. Один неверный шаг, и всё сорвалось бы, и тогда за голову бывшего наследника половины империи не дали бы и завалящей монеты.

Не удивительно, что, прибыв в Эборак и узнав, что отец ещё жив, Константин совершил нечто, несвойственное для себя. Высокомерный и тщательно следящий за тем, что и кому говорит, он разговорился с кандидатом, охранявшим его комнату изнутри.

– Как твоё имя? – Константин понимал, что после нескольких дней пути и сложной переправы ему необходимо отдохнуть, но сон не шёл. Тогда он решил, что несколько добрых слов, сказанных кандидату охраняющему его покои, будут полезны для поднятия престижа и для избавления от сегодняшнего напряжения.

– Картафил. – Он стоял у двери, не шелохнувшись, словно не нуждался даже в перемене позы, чтобы не затекали руки и ноги.

– Давно ты служишь здесь?

– Нет. Только три месяца. – Он говорил со слабым акцентом, подобного которому Константин ещё не слышал.

– Должно быть, ты хороший и верный солдат, раза август ввёл тебя в число кандидатов.

– Я благодарен августу за эту честь. – Кандидат делал и говорил то, что должен был, но что-то в нем казалось неправильным. На всякий случай Константин нащупал короткий кинжал, с которым никогда не расставался.

– Откуда ты?

– Моя родина – маленький городок на берегу Иордана, что в Сирии Палестинской². – Константин крепче сжал рукоять кинжала. Неужели секта слабаков и лентяев, какими их считал Константин, решилась на убийство столь высокопоставленного римлянина?

– Я слышал, человек, считающий себя Богом, происходил из тех же краев. Уж не следуешь ли ты за ним? – К огромному удивлению Константина губы кандидата, точнее, та их часть, которую было видно из-под шлема, искривились то ли в усмешке, то ли в непонятной гримасе.

– Он считал себя сыном Божьим и был им, но я не следую его пути так же, как не иду дорогой Яхве и никакого другого Бога.

– И почему же ты не идёшь за ним? Если уверен в том, что он сын Бога?

– Я не боюсь смерти.

Константин ожидал любого ответа, кроме того, который услышал. Удивлённый, он молчал, думая, что кандидат скажет что-то еще, но тот молчал. Как, в общем-то, и должен был.

– Хочешь сказать, что за ним идут только те, кто боится смерти? – Некоторое время Константин искал внутри себя страх смерти и, к своему собственному неудовольствию, обнаружил. Точнее, это был страх ужасающего посмертия в подземном царстве.

– Не совсем смерти. Того, что обещают Олимпийцы после неё. Как там было? Лучше быть рабом среди живых?

– Батраком на земле. – Константин не знал и не любил греческого языка, но некоторые вещи приходилось читать хотя бы в переводах.

– Да. Но радоваться жизни, будучи кем-то вроде раба или нищего, сложно, а Сын обещал посмертную вечную радость. И месть богачам в некотором роде. Ну а о том, что бедных больше, и так было и будет, ты и сам знаешь.

– Почему ты так уверен, что действительно был сыном Бога?

Константин не услышал ответа: сон наконец пришёл к нему.

Утром Константину было не до разговоров со странным кандидатом. Он вспомнил о Картафиле только перед отъездом из Британии, и тогда командир одного из отрядов признался, что кандидат был с ними в одной из стычек с пиктами. И варвары сначала серьёзно ранили его, затем утащили с собой. Константин тогда с трудом сдержался, чтобы не наказать идиота, рискнувшего человеком, так и не ответившим на главный вопрос августа.

Воспоминания отступили, возвращая Константина в дряхлое беспомощное тело и наполненные запахом ладана императорские покои.

– Почему тут пахнет ладаном? – Таковы были последние слова Константина Великого. А потом его тело сковал смертный холод.

***

Картафил не солгал. Христиане действительно шли за сыном Бога, и обещанное им посмертие действительно было намного лучше царства Плутона. Вот только оглушающее благодатное безвременье, наполненное чудными ароматами, божественной музыкой и незнакомым до того ощущением, что он купается в чей-то любви, наскучило Константину очень быстро. Или прошло много времени?

– Иоанн, мой возлюбленный ученик, неужели этому я учил тебя? – Чей-то тихий расстроенный голос ворвался в личное безвременье Константина словно гром. И в тот же момент начало возвращаться зрение и способность чувствовать прикосновения. Оглядевшись, Константин обнаружил, что находится в небольшом мраморном углублении на полу исполинского храма, купол которого был так высок, что его можно было только угадать. Где-то там, под куполом, находился источник той любви, которая всё это время окутывала Константина.

– Это были поистине страшные времена, Учитель. – С обеих сторон от него стояли двое неуловимо похожих друг на друга людей. Увидев их лица, типичные для