Ольга Пойманова Принцессы бывают разные
Баба Лёка была замечательная. И вовсе не потому, что пекла вкусные пироги. На этом фронте у нее как раз были сплошные поражения. Все соседи знали: если на лестнице пахнет горелым, значит, Елена Семёновна снова подпалила выпечку. Ее подружкам такое неумение просто жизни не давало. Уж они всяко старались, чтобы ее научить. То в гости пригласят, а там тесто на батарее подходит. То рецепт какой новый дадут. Семёновна не отказывалась, а сама посмеивалась. "Не всё в этом мире можно уметь. Но надо уметь главное", – говорила она. Главным для всех её почтенных кумушек были как раз пироги. – Ленка, ну как же так! Столько лет на свете живёшь, а не научилась! Внучка к тебе придет, чем угощать будешь? Шоколадками новомодными? – Да ну вас с вашими шикалатками! – как-то раз не выдержала и огрызнулась на них Надюшка. – Моя бабушка лучше всех! Соседки не обиделись, рассмеялись. Баба Лёка пожурила ее, конечно, но больше для приличия. Зачем, мол, людей обижаешь? А потом добавила: горжусь. У Нади совсем всё в голове перепуталось. Как так: то ругала, то гордится…– Потому горжусь, – объяснила ей бабушка, – Что за своих любимых людей надо уметь стоять насмерть. Что там между вами происходит, это вы уж сами разберётесь. А другим: ни-ни! Но ты всё-таки поаккуратнее… Не надо людей почём зря задевать. И себя в обиду не давай! Надя слёзы с соплями пополам вытерла и улыбнулась. Вот это и было в жизни бабы Лёки самым главным: своих защищать да правильное слово для всех находить. Кого утешить, кому посоветовать.
А прозвище Шикалатка к Наде с тех пор приклеилось. Да и шло оно ей: глаза карие, темные-темные, ресницы пушистые, а волосы ей стригли по-мальчишески коротко, и мелкие кудряшки чайного цвета стояли смешным одуванчиком. Надя обожала приходить к бабе Лёке и говорить с ней. Пироги ерунда, зато блины любимой бабуле удавались на славу. А ещё вкусней она делала щавельные щи. Надя их могла три тарелки съесть. Живот уже надуется, как арбуз, а ей все хочется добавки. А баба Лёка знай зубы заговаривает. И про друзей спросит, и про первые цветы во дворе, и про то, какая принцесса в книжке с картинками была самая красивая… – Бабуль, она такая волшебная! У нее знаешь, какая коса! Золотая, вот! И эти… Ну как их… Румяные! – Ланиты! – засмеялась бабушка. – Щёки, значит! – Вот! Это самая красивая принцесса на свете! – Ох, Шикалатка, принцессы бывают всякие! – сказала баба Лёка и потрепала ее по кудрявому одуванчику. – А мне кажется, что они именно такие… – грустно ответила девочка. Шли годы. Кудряшки на голове Нади стали прямее под собственной тяжестью. Косу она не отрастила, не захотела, обошлась недлинным хвостом. Темно-карие глаза ее обычно были задумчивы. Надя все время что-то читала. Очень горевала, когда в набитый учебниками портфель не влезала книжка для души. Баба Лёка всё так же сжигала пироги и варила бесподобные щи. А ещё увлеклась вязанием. И вот тут уж все соседки онемели, как ловко у нее выходило. Пока они там едва-едва ковырялись, Надежда Семёновна стук-стук спицами вечерком, и внучка в новом свитере побежала. А то и сама баба Лёка выпорхнет в мир в новом платье до колен и вперёд, в театр ли, в музей, красивая и нарядная. Наде нравилось смотреть, как она вяжет. Лицо у бабы Лёки в этот момент становилось светлое и какое-то нездешнее, что ли. Как будто она не петли набирала, а мир создавала заново. Внучка часто садилась напротив и слушала мерный перестук. Нитка тянулась быстро, не путалась нигде, тонкой змейкой пробегая между бабушкиных пальцев. Однажды Надя разбила свою копилку и на все деньги купила в магазине мягкую жёлтую шерсть. Яркую, как солнце, и такую же теплую. Баба Лёка долго благодарила, поглаживая мотки ниток удивительно узкими и красивыми, хоть и морщинистыми руками. А потом протянула ей эту пряжу и сказала:
– А хочешь, я и тебя научу? Надя сбегала за спицами и принялась учиться. День за днём сидела, а все никак. Нарядная жёлтая нитка плясала куда хотела. Выходил не шарф, а сплошное наказание. – Таким шарфом только мальков в речке ловить… – расстроилась Надя, глядя на кривобокую длинную полоску. Петли терялись, путались, то разбегались огромными дырками, то наоборот, прижимались друг к другу плотнее пассажиров метро в час пик. Неудачный вышел шарф, что и говорить. Вот Надя и ныла. – Раз мальков ловить можно, значит, на что-то он уже сгодится! Не дрейфь, внучка! – ответила несгибаемая баба Лёка. Но Надя уже рванула за конец нити. Она запуталась, никак не распускалась обратно. Мелкие шерстинки цеплялись друг за друга, словно не хотели расставаться. Готовы были куда угодно, хоть в весеннюю холодную речку за мальками, лишь бы вместе.
Надя дёрнула ещё и ещё, отбросила, разревелась. Елена Семёновна обняла ее за плечи. "Ох, не чисто тут что-то!", – подумала она про себя. Но вопросов задавать пока не стала. Дала Наде выплакаться, прореветь ей всю новую теплую кофту насквозь. Потом за руку отвела на кухню, поставила чайник. Надя всхлипнула, уставилась в окно. Ветки вишни мелкой дробью стучали в стекло, качаясь на ветру. Холодно… Шарф бы не помешал… Горячая кружка обожгла пальцы. Чай парил, и Надя пока просто грела руки. А казалось – душу. – Ба, а почему я вот такая… – вдруг спросила она. Баба Лёка подобралась, приготовилась слушать. – Ну такая… Некрасивая. Обычная совсем. Не умею ничего. Ба, почему? – вновь в три ручья заревела Надя. Елена Семёновна погладила ее по руке, но торопить не стала.
Кое-как собрав силы, Надюшка отхлебнула уже чуть теплый чай и горько вздохнула. – Слушаю тебя, – только и сказала баба Лёка. И понеслось… Жила – не тужила Надя в своей школе все девять долгих лет. И гордо шагнула в год десятый. Вот там все и рухнуло. Одноклассники, добродушные и дружные, почему-то из школы ушли. Остались те, кого Надя не особо принимала. Не враждовала в открытую, но и любви не питала. Очень трудно любить чужое завышенное самомнение. Но это Надя только так говорила. На самом деле это самое "самомнение" уже два года не давало ей нормально спать по ночам и звалось Николаем.
Просторечное Коля единственный сын директора крупного завода не любил, просил называть себя Ники. В школу приезжал на машине с личным водителем. Телефоны менял каждый месяц, про остальные мелочи и говорить нечего.
Но Надя любила в нем не это. Ей нравилось, с каким азартом он врубался в борьбу, когда на физкультуре объявляли баскетбол. Он словно вылезал из толстой шкуры и летел. Глаза горели, словно фонари, движения становились четкими, живыми, стремительными. Никакой напускной вальяжности, никакого