переходящий в преступление эгоизм. У Гарднера суеверия — и те американские, в литературе уже описанные, так что простительно задаться вопросом: не из знакомой ли с детства книжки «Приключения Тома Сойера» прибежала сюда та самая, вынесенная в заглавие романа собака, которая выла?

Французский автор переносит читателя в совершенно другое царство. Дистанция между романом Гарднера и «Девочкой в окошке» (1971) — это дистанция между американским метрополисом и французской провинцией, что находит отражение в самом стиле письма: нервном, слегка обрывистом, маскирующемся под репортаж или стенографический отчет у американского писателя — и псевдоэпическом, описательном, полностью отвечающем тягучему ритму сонного бытия небольшого городка у Шарля Эксбрая (1906–1988). Этот популярный беллетрист выступал в разных жанрах и наработал очень много: не говоря о пьесах, сценариях, исторических и политических романах, одних детективов и «шпионских» романов он оставил больше сотни, причем их действие происходит в основном не во Франции, а за ее пределами.

Но в публикуемом романе события разворачиваются на родной для автора почве. Городок Альби, центр исторической области Альбижуа, в конце XI — начале XII века был известен во всем христианском мире: в нем обосновались альбигойцы, ветвь еретической секты катаров, и чтобы с ними справиться, папе римскому пришлось объявить против альбигойцев крестовые походы, вошедшие в историю под названием Альбигойских войн. Тогда вокруг Альби кипели страсти, он находился в центре большой политической игры; тогда папский легат Амальрик произнес знаменитую фразу, пополнившую собой кунсткамеру образчиков остервенелого фанатизма: «Убивайте всех, Бог своих опознает». Кстати, эта формула — «Бог своих опознает» — вполне подходящее название для детектива, и если вместо Господа проставить его извечного супостата, то она сгодилась бы и для этого романа Эксбрая.

Его Альби, разумеется, во всех отношениях городок заштатный, каковым и является во второй половине XX века. Тут все друг друга знают, все на виду, и банкир, старый доктор, владелец склада или полицейский комиссар — люди заметные, относятся к местным достопримечательностям. Всем правят порядок, повторяемость, быт. Отчетливое тяготение к живописанию бытовых мелочей, ритуалов повседневности, ничтожных и крупных житейских стычек, занявших в цивилизованной Европе место религиозных войн, присуще письму Эксбрая, но, впрочем, не его одного. Известное любование бытом, погруженность в быт вообще характерны для французского детектива и берут начало даже не в творчестве Жоржа Сименона, «отца» комиссара Мегрэ, но в более ранних романе-фельетоне и криминальном романе XIX века. У романтика Виктора Гюго в «Отверженных» или у автора сенсационных романов Эжена Сю в «Парижских тайнах», как вспомнить, полно неприкрашенной, «сырой» жизни и бытовых зарисовок.

И для американцев, и для англичан преступление по-прежнему остается чем-то из ряда вон выходящим, особенно убийство. «Жизнь человеческая все еще самоценна, а убийство и впрямь вещь нечастая, мы живем в разумном мире», — декларировала Ф. Д. Джеймс, ведущий ныне мастер английского детектива, на кембриджском семинаре «Современный британский писатель» летом 1989 года. Для французов же преступление — явление скорее заурядное, прочно укоренившееся в повседневности. Может быть, потому, что французская жизнь, в отличие от английской или американской, большей частью вся проходит «на людях» (как у персонажей Эксбрая), то и преступление волей-неволей тоже происходит прилюдно, чуть ли не на глазах у всего городка. С этим, кстати, связаны трудности сокрытия до поры до времени «концов» преступления и введения в текст романа «ключей» к его разгадке. Поскольку все — в открытую, автору приходится ломать голову над тем, как показать очевидное, одновременно спрятав его в перипетиях сюжета и бытовых мелочах. Читатель может обнаружить в романе «Девочка в окошке» противоречия, отступления от правдоподобия, натяжки в сюжете и в психологических портретах некоторых действующих лиц. Здравый взгляд на вещи — основа основ детектива — местами изменяет Эксбрая.

Любопытна здесь и природа преступления, его мотивы. Страстность французов давно вошла в поговорку, однако стимулом стандартного, хотя и уносящего человеческие жизни преступления выступают не любовь, не гордость, не честь, а корысть, деньги. Противоречие? Не совсем. Ведь деньги питают страсти и уж по крайней мере служат их удовлетворению. Они и сами способны быть предметом страсти. Не какая-нибудь, а именно французская классическая литература явила миру примеры того, как корысть становится всепоглощающей неконтролируемой страстью, сущностью человека: Гарпагон в «Скупом» Мольера, бальзаковский папаша Гобсек. Так что несовместимости тут нет.

Другое дело — контраст между заурядностью преступления и непривычной в детективе личностью сыщика. Всю интеллектуальную сторону дознания, работу «маленьких серых клеток», как любит говаривать у Агаты Кристи Эркюль Пуаро, и не только это берет на себя тринадцатилетняя парализованная девочка. Согласимся, что подобное встречается не так уж часто, хотя авторы детективных произведений с легкой руки Конан Дойла, сделавшего Шерлока Холмса не просто сыщиком, но большим оригиналом, упорно соревнуются друг с другом в выдумывании невероятных гениев сыска и наделяют их разнообразными чудачествами. Маленькую Элизабет, однако, замыкает в четырех стенах не потакание своим прихотям, а жестокая житейская проза. И в невольного сыщика ее превращает не тяга к авантюрам, а элементарная необходимость. «Мне… приходится действовать, чтобы понять, что происходит, и защитить тех, кого я люблю», — резонно объясняет она своему приемному отцу, старому доктору Бовуазену.

Тема одиночества старости и одиночества человека, вытесненного из полноценной нормальной жизни, традиционно получала во французской литературе трактовку с очевидным уклоном в сентиментальность. Эксбрая тоже «грешит» сентиментальностью, но, опять-таки в согласии с французской традицией, разводит ее юмором, а то и гротеском. Его повествовательной манере присуща ирония, принимающая в этом романе, где рассказчиком выступает старый доктор, форму самоиронии. Противоречие между зловещим смыслом преступления и его бытовой «заземленностью» также питает иронию и могло бы перевести интеллектуальный детектив Эксбрая в более глубокое, отчасти философское русло и тем самым несколько изменить самый жанр в творчестве писателя, когда б ему достало на это мастерства.

В отношении последнего с английским