местные топи, а охотники всякий раз снаряжаются в лес как на войну, только пушек не хватает.

Из-за портьеры показывается сначала всклокоченная голова – из-за своей блестящей, истинно солнечной шевелюры шутовка и получила свое прозвище, —

пошли всполохи от ее костюма затем комната полыхает всполохами ярко-алого и зеленого атласа.

Ловко перехватив лютню, девушка усаживается рядом, заодно отправив в рот целую пригоршню терпко-сладких ягод.

– Опять за свое? – она нарочно принимается так бренчать по струнам, что вздремнувший было за столом старенький профессор недовольно поправляет съехавшие очки и швыряет в нее тетрадью. Спасибо, что не толстенным справочником по ботанике.

– Что тут у нас? О, список лекарственных трав. Может, хоть его для разнообразия выучишь? – какое-то название привлекает ее внимание настолько, что она пытается его напеть: коо-ри-луус.

– Это еще что? – Свейн уже не рад, что позвал ее. Виноград закончился, и теперь ему хочется просто полежать на солнышке.

– Не что, а кто.

Внезапно посерьезнев, девушка принимается подбирать мотив к новой песне.

О заброшенной хижине в глубине леса.

О девушке с волосами, похожими на золотую кудель, что носит на руке серебряный браслет не снимая.

О двух деревцах, орешнике и бересклете, выросшими у порога дома за одну ночь.

Откуда Гунни все это знает? Потому что видела сама. Каждую ночь, когда золотой птицей летала над темным лесом. Но об этом она никому не рассказывает. Только поет песни, в которые верит один лишь Свейн.