Эдвин Поляновский. Сборник работ. Семидесятые

Известия

О людях

Медвежий угол

Там, где сейчас стоит город нефтехимиков Кириши, ещё в 1960 году было большое поле, тракторы и бульдозеры бороздили рыхлую, кочковатую землю. Город вырос — ни одного деревянного дома, да что там деревянного, стоят восьми-девятиэтажные красавцы.

Здесь, в самом центре Киришей, в своей новой квартире бульдозерист Васильев избивал маленького сына. Васильев отбывал наказание на Крайнем Севере, потом в Сибири, а потом, подавшись сюда, привёз с собой свою собственную, дремучую, как тайга, мораль. И оборудовал в самом центре нового сверкающего города свой медвежий угол, обставил его телевизором, стереофоническим приёмником, современной мебелью.

— Бью сына, ну и что? — степенно спрашивал он.— Сын-то мой.

Васильев — мужчина и высоченный, и кряжистый. Однажды, когда жил ещё в рабочем общежитии, парни — соседи по комнате — за какую-то обиду решили рассчитаться с ним. Вечером пришёл он с работы, и они впятером кинулись на него. Он их всех избил, а потом за дверь вышвырнул. Те пошли в милицию жаловаться.

Этими же пудовыми кулаками он бил и детей своих. Одному из них, Коле — девять лет, старшему, Сереже — десять.

7 декабря Сергей прихватил с собой единственный документ — школьный дневник и без копейки денег отправился на вокзал. Сел в рабочий поезд. Сережа помнил, что везли его в Кириши этой дорогой, и сейчас думал добраться до станции Тальцы Новгородской области к бабушке своей Лукерье, а там — дальше, к матери в Сибирь. В Тюмень.

К девяти-десяти годам детей ещё переводят за руку через дорогу, а Сережа один поехал в Сибирь. Под колёсами бежала назад, к Киришам стылая, неуютная земля. Когда за окном, окутанным паровозным дымом, показалась маленькая, как будка стрелочника, станция Тальцы, Сережа вышел. Бабушки Лукерьи дома не оказалось — уехала в Ленинград. Сережа беспомощно ткнулся в закрытую дверь, потом пошёл бродить по замороженному, застывшему в снегу посёлку. Зашёл в магазин.

Женщины обратили внимание на малыша. Поинтересовались: чей ты, откуда? Он заплакал:

— К маме в Сибирь еду.— и стал рассказывать сразу всем: — Я уже пять раз убегал. Но как проголодаюсь, домой прихожу. Один раз три дня терпел. Пришёл, а отец с нашей тетей пластинки играют. Увидели меня — засмеялись: «А мы в милицию и не заявляли». Потом бить стал.

Женщины поохали, повздыхали, поплакали даже. Кто-то дал Сереже булку, кто-то помазал её вареньем, стали собирать ему деньги на дорогу. Собрали что-то рублей около двенадцати, но потом решили — все равно не доберётся до матери. Надо отправлять его обратно. Сережа задрожал.

— Не поеду, меня папка убьет.

К ночи он отправился на станцию. Женщины принесли ему поесть — вечером, утром. Раза два-три пытался уехать, но ни на один поезд его не взяли. Тогда он сел за стол дежурного и стал писать письмо:

«Дорогая мама прошу приедь замной Меня здесь бьют палками, кострюлями и шлангами чем попало вруки. Дорогая мама если ты мне мать то прошу приедь замной. Если мама прийдет письмо то если не приеду через 3 дня. Едь за мной я буду в Маске. Я уеду 9 Декабря в 12 часов. Я сечас в Тальцах на станции. Сегодня я уеду в 12 часов на Масковском поезди. Я поеду без Коли мама передай Люсе и Эли что я добюсь к тебе. И знай что я Элю и Люсю бабушку и тебя люблю. Дорогая мама жди я приеду. Тасвиданье дорогая мама и Эля, Люся, бабатаня и бабушка».

Письмо запечатал и попросил работников станции:

— Тетеньки, вы отправьте это письмо маме. Обязательно.

Председатель исполкома Талецкого сельского Совета Иван Арсентьевич Артемьев, узнав обо всей этой истории, позвонил в Кириши, в милицию. Милиция сообщила о Сереже отцу. Тот сказал:

— Я его не прогонял. Сам уехал, сам и вернётся.

Два дня в Тальцах встречали все поезда со стороны Киришей. Но так никого и не дождались. И тогда печник с Хвойной, возвращавшийся домой, взял парня с собой. По пути: «У нас хоть милиция есть, сдам его».— сказал он.

А председатель сельсовета отправил Сережино письмо в «Известия». И добавил к нему ещё свое. Как же так можно? — спрашивал он, имея в виду не только отца ребёнка.

* * *

Теперь уже словно спохватившись, школа пеняет на милицию, которая после побегов Сережи возвращала ребёнка к отцу, возвращала слепо, как почтовую посылку. Милиция же винит учителей: зачем сообщали отцу о двойках (?).

Попробуем разобраться, случай тут особый, сложный.

Самого Васильева в детстве били нещадно. Однажды, например, обходила мать огород, ткнула пальцем в сухую землю — не полит один кочан капусты. И она избила сына тяжелым коромыслом. Била она всех шестерых детей своих. С тех детских пор Васильев усвоил: бить детей можно, даже нужно.

…Я ехал в Кириши под субботу: приеду, думаю, как раз, застану Васильева пьяным, застану на взлёте его жестокой откровенности. А он открыл дверь спокойный и трезвый. Не пьёт. Ни по субботам, ни по воскресеньям, ни в получку, ни в праздники (пьёт только раза два-три в год, по настроению). И детей своих бьёт трезвым, степенно и деловито, так же, как ест, работает, включает телевизор по вечерам.

— Это вы из-за такой ерунды приехали? — спросил он. — Когда я в редакцию жаловался, что разряд мне понизили, так никто не явился. А тут из-за ерунды… Мои ведь дети-то.

И чтобы окончательно сломить, меня, добавил:

— А вас что — не били в детстве?

Этот вопрос он задаёт всем: начальнику милиции, инспекторам детской комнаты, школьным учителям, следователю прокуратуры. И когда ему говорят «нет», он упрямо и искренне не верит. И сокрушить это неверие нельзя.

— А за что бил? За разное. Вот они три ручки сломали. А каждая по рубль шестьдесят. Тетрадей школьных испортили на рубль восемьдесят… И за двойки и за тройки тоже бил, хотел, чтобы грамотными были. Надо же воспитывать?!

Ну, что можно было отвечать Васильеву? Он был искренен.

— А вы думаете, мне-то сейчас легко? — говорил Васильев. — Мы с женой, когда разошлись, дети у неё в Тюмени остались. В конце лета прошлого года она их обоих мне привезла, оставила прямо на работе у меня и укатила. Несколько дней назад снова приехала — следователь её пригласил, забрала детей обратно в Тюмень. Меня на эти три дня, пока она здесь была, в КПЗ посадили, чтобы я её и детей не побил. Как отсидел, вернулся, дома — пусто. Никого нет, и детей нет. Я взял водки. Напился…

— …Но если бы мне их снова вернули, детей моих, — закончил он, — я бы лупил их так же…

Когда Коля и Сережа первый раз