Питер Уоттс Вифлеем (рассказ)

Черт, да она сама во всем виновата.

Нет. Нет, так неправильно. Но боже, только посмотрите на это место: чего она ожидала, живя здесь?

На тротуаре размазано пятно засохшей крови с метр диаметром, ржавый фон для разбитых бутылок и переломанного скелета десятискоростника. Все такое большое. Эта зубчатая структура, такая вещественная и зримая, пугает меня. Я не могу отвести глаз от пятна, ищу хоть какой-то намек на невидимую сложность. Хочу погрузиться в знакомые порядки величин, залезть внутрь: найти мертвые эритроциты, молекулы железистого гемоглобина, одиночные атомы, танцующие в успокаивающих оболочках квантовой неопределенности.

Но не могу. Это просто безликая красно-коричневая клякса, и я вижу лишь то, что она была частью кого-то вроде меня.

Она не отвечает. Я звоню уже минут пять.

Вокруг никого не видно, я – единственный житель этого промежутка времени: все жертвы скрылись в убежищах, а монстры пока не выбрались наружу. Но они придут, исполнители дела Дарвинова, всегда готовые искоренить неприспособленных.

Я снова жму на кнопку:

– Джен, это я, Кит.

Почему она не отвечает? Не может? К ней кто-то вломился? Или…

Или она просто хочет побыть одна? Она же так сказала по телефону?

Так чего я тут стою? Я ей даже поверил. И дело не в том, что я беспокоюсь о ее безопасности. Тут скорее вопрос процедуры: когда твою лучшую подругу изнасиловали, надо помогать. Поддерживать. Таково правило, даже сейчас. А Дженет – моя подруга по любому определению этого термина.

Где-то вдалеке слышится звон разбитого стекла.

– Джен…

Если я уйду прямо сейчас, то вернусь, пока не станет слишком поздно. Солнце зайдет минут через двадцать. Идея все равно была туповата.

Я отворачиваюсь от ворот, и тут позади что-то щелкает. Я оглядываюсь; на домофоне горит зеленая лампочка. Касаюсь сетки, едва-едва, одергиваю руку еще до малейшего контакта. Снова, теперь уже дольше. Разряда нет. Ворота открываются внутрь.

Из громкоговорителя ни звука.

– Джен? – говорю я улице.

Спустя секунду она ответила:

– Заходи, Кит. Я… я рада, что ты пришел…

* * *

Пятый этаж, Дженет запирает за мной дверь. Опирается на стену, пока я прохожу внутрь.

Я слышу, как она скованно, медленно шаркает за мной по коридору. В гостиной проходит к холодильнику, в глаза не смотрит.

– Выпить хочешь?

– А есть выбор?

– Небогатый. Молока нет, грузовик опять угнали. Но есть пиво.

Голос у нее сильный, даже звонкий, но ходит она так, словно над ней уже взяло власть трупное окоченение. Каждое движение словно причиняет ей боль.

Комната освещена тускло: лампа с оранжевым абажуром в углу, телевизор с отключенным звуком. Когда она открывает холодильник, голубоватый свет разливается по синякам на лице. Один глаз у Дженет опух.

Она закрывает дверцу. Лицо погружается в милостивое затмение. Она выпрямляется постепенно, поворачивается ко мне, сжимая бутылку в руке. Я беру ее без лишних слов, аккуратно стараясь не касаться ладони.

– Тебе не нужно было приходить, – говорит Дженет. – У меня все нормально.

Я пожимаю плечами:

– Просто подумал, если тебе что-то нужно…

На опухшем лице улыбка едва заметна. Даже она, кажется, приносит боль.

– Спасибо, но я кое-что купила, когда возвращалась из участка.

– Дженет, мне так жаль.

А как еще сказать-то? «Это не твоя вина, а моя». Я должен был не соглашаться. Я и сейчас хочу.

– Это моя вина, – настаивает она, хотя я ничего так и не произнес. – Я могла все предвидеть. Простой сценарий, предсказуемый итог. Надо было раньше понять.

– Боже, Джен, так почему ты все еще тут живешь?

Прозвучало как обвинение.

Она смотрит в окно. Уже стемнело, видны пожары на восточной стороне.

Я перевожу взгляд туда же, куда она, но успеваю заметить крохотное темное пятно на асфальте внизу. Здесь когда-то жили семьи. Сейчас апрель. Уже довольно тепло, и дети могли бы играть там, на тротуаре. Есть люди, которые думают, что где-то там, не здесь, все по-прежнему так и идет. Где-то далеко от этого изуродованного места, там, где волна вероятности разбилась, явив реальность спокойнее. Хотел бы я в это верить. Мысль о том, что в какой-то другой временной линии дети по-прежнему играют снаружи, хотя бы чем-то утешала.

Но тот мир, если даже он существует, откололся от нашего очень-очень давно. Три, может, четыре года назад…

– Все произошло так быстро, – бормочу я.

– Катастрофа-складка, – равнодушно замечает Дженет, по-прежнему глядя в окно. – Изменение не постепенно, Кит, и ты об этом постоянно забываешь. Все болтается, пока не достигнет точки разрыва, и тогда раз! Новое равновесие. Как с обрыва упасть.

Так она видит мир: не как реальность, а как траекторию в фазовом пространстве. Ее чувства получают ту же информацию, что и мои, но все, что она видит, кажется таким чужим…

– Какой обрыв? – спрашиваю я. – Какая точка разрыва? Что разорвалось-то?

– Неужели ты не веришь в то, что они говорят?

Они говорят так много. Крепкие задним умом, они стонут о неизбежном обрушении экономики, основанной на постоянном росте. Или винят непристойно успешный компьютерный вирус, пару строчек кода, которые распространились по всему миру и за ночь превратили мировую экономику в белый шум. Они говорят, что ни в чем не виноваты.

– А двадцать лет назад они бы винили крокодилов в канализации, – замечаю я.

Дженет начинает говорить; голос прорывается сквозь тяжелый изматывающий приступ кашля. Она вытирает рот ребром ладони, морщится, потом указывает на телевизор:

– Ну, если предпочитаешь, всегда есть версия шестого канала.

Я удивленно смотрю на нее.

– Второе Пришествие. Почти наступило время распятия плюс две тысячи лет.

Я качаю головой:

– Такая же бессмыслица, как и бòльшая часть той чепухи, которую я уже слышал.

– Как скажешь.

В комнате повисает неловкая тишина.

– Ладно тогда, – говорю я и поворачиваюсь к выходу. – Я завтра приду, посмотрю, как ты тут…

Она не сводит с меня глаз:

– Да ладно тебе, крутой. Сам же знаешь, что сегодня ночью ты никуда не пойдешь. Иначе даже до Грэнвилля не доберешься.

Я открываю рот, собираюсь возразить, но она меня опережает:

– Каждое утро в восемь тут останавливается автобус, один из этих, переоборудованных, с фуллереновой^[1] обшивкой. В нем почти безопасно, одна беда – на работу ты опоздаешь часа на два. – Джен хмурится, словно ее поразила какая-то неожиданная мысль. –