Что есть страх? Это… слабость. Непонимание себя, словно есть некая брешь в душе, за гранью событий которой спрятана пугающая неизвестность. Шагнешь — и сойдёшь с ума, потеряешься, безвозвратно или утратишь нечто важное, а потом и не вспомнишь даже, что именно исчезло, было убито, стёрто или уничтожено… Страхи бывают самыми разными: от поверхностных и мелких, до глубоких, саднящих незаживающими, рваными ранами. И их обладатель никогда наверняка и сам не ответит — каким обладает. Кросс знал лишь одно — тишина была подобна смерти, невыносима. Жгучая до боли в душе, сжимавшейся, стоило лишь остаться одному. А потому он не знал точно, боится ли молчания или одиночества. Уточнять было ещё страшнее. Возможно, именно поэтому Кросс всегда старался держаться строго определенной компании одного контактного монстра. Киллера всегда было очень много: болтлив, буквально не затыкался, как чёртово радио, бесконечно рассказывая любую ерунду, все, что могло взбрести в немного дурную голову. От него фонило шумом, и он успокаивал.

Кросс любил слушать, Киллер — говорить.

И в этом негласном союзе, компании, дружбе сложилась особая традиция встреч после работы, и плевать было, что трудились вместе. Этого было мало. Кому? Кажется… им обоим… Кроссу казалось, что этот темноглазый скелет ничего не мог бояться, был для страхов попросту неприступен и недосягаем, отбрасывая их липкую чернь, подобную линиям агатовых полос, шрамировавших скулы мягкой смолой. По крайней мере, ему казалось, что она мягкая… Теплая… Как так вышло, что с недавнего времени хотелось коснуться? И снова это пугало, заставило отстраниться, ища уединения, которое загоняло в проклятый круг колеса сансары, где страхи грызли душу острыми пиками беспощадных зубов. В попытках уйти от тишины Кросс слонялся по городу, ускользая с работы мрачной, погрустневшей тенью, провожаемый пустой, клубящийся тьмой до странного пристального взгляда. Словно его обладатель следил за каждым шагом монохромного, за каждым вдохом и выдохом, сделанным без аккомпанемента его речи. Киллер протестовал всем своим нутром. Лишь потеряв эту возможность делить компанию с чёрно-белым монстром, начавшим его избегать, он в полной мере прочувствовал все хлесткие удары одиночества, которого боялся до дрожи в костях, давно утративших способность чувствовать боль. Ее заменила душевная. И чем дальше был Кросс, тем сильнее была эта мука.

Монохромный искал спасения на крыше дома, где слышно было дыхание мегаполиса: грохотали поезда близкого вокзала, шумели трущиеся об асфальт сотни покрышек, звенели голоса многих сотен монстров и людей… Голоса, в которых он мечтал вычленить один конкретный, и когда казалось, что вот он, тот самый, как мираж расплывался пониманием обманного чувства. Чужой… Устало прикрыл гетерохромные глаза, потерев фалангами шрам под правым, словно тот зудел от его постоянного волнения, недосыпа и усталости, забив и без того тихую натуру парня в угол тотального отстранения. И он почти задремал, прямо здесь, притулившись о стену вытяжной вентиляции, закутавшись по самый нос в куртку и шарф, пока чужая рука вдруг не сжалась на плече, пугая до тихого восклицания.

— Тише, дружище, это я, — до боли знакомый голос, чей обладатель невозмутимо сел рядом, глядя на монохромного с неподдельным огорчением, — я конечно не мастак в тонкой душевной организации, но ты меня явно избегаешь. Но это хрен бы с ним… На крыше то чего спишь? Заболеешь, — Киллер осмотрел окружение, надолго задержав слитый с наступившей ночью взгляд на змеистом свечении уходящего вдаль поезда, шедшего по мосту.

— Просто здесь… слышно город, — уклончиво ответил Кросс, ещё не до конца осознавший из-за свинцом налитой в костях неутоленной усталости факт того, что Киллер искал его. Действительно искал, желая уже узнать, наконец, отчего вдруг все изменилось в одночасье.

— М? По-моему в тишине и тепле спать куда удобнее, разве нет? — монстр искренне удивился, выгибая надбровную дугу в вопрошающем жесте, вперив густую черноту глазниц в растерянность того, кого считал близким другом, но встретил лишь молчание и отведенный, сердитый взгляд, — Кросс?

Тот лишь вздохнул, вновь закрывая глаза, а носом утыкаясь в обнятые колени, будто ища подсознательной защиты, не в силах подобрать ответ, даже мысль о котором пустила по скулам налет лилового румянца. Киллер взволнованно смотрел на сжавшегося рядом монстра, анализируя все возможные пути сгладить чужое напряжение, граничащее с явным страданием и невозможностью сказать ему правду, а потому он начал делать то, что умел лучше всего.

Говорить.

Без остановки, заведя тихий, случайный монолог о сущей чепухе, приправляя этот тягучий поток слов многочисленными шутками, иногда уходящими в недра черного юмора, который Кросса никогда не раздражал. Монохром, вновь услышав эту знакомую трель его жизни, прогоняющий мрак фобии, понемногу расслаблялся, с течением ночи откровенно засыпая, и плевать он хотел на прохладу весеннего сезона, сморенный усталостью под дых. Киллер, заметив, что парень уснул без сил лишь улыбнулся, но говорить не перестал, сбавив голос на тихий тембр ласкового журчания. И продолжил это делать, бережно забрав этот комочек тепла на руки, унося прочь с крыши. И говорил о все такой же ерунде, когда перетащил его в машину, увозя под ровное урчание мотора к своему дому. И замолк только когда Кросс, аккуратно раздетый до футболки и шорт, оказался под пуховым одеялом в его спальне, отогревая промерзшие кости в плену чужого уюта.

Проснувшись, монохром сперва замер напряжённой струной, ощущая, как липкий холод страха пополз по позвонкам, забираясь в разум острыми, тонкими иглами льда, заставляя каждую кость мелко исходить дрожью. Темно и дьявольски тихо, и пугала эта тишина, а не понимание, что находился не дома. Словно факт последнего до него доходил далеко не сразу, замороженный его личной фобией. И ни намека на шум города, машины, гул вентиляции или голос, а его собственный на попытку его подать встрял комом на языке не в силах разорвать барьер панической атаки, начавшей сбивать дыхание. Последним шансом стала попытка вырваться из плена темноты незнакомой комнаты, найти источник любого звука: радио, телевизора или гудящего холодильника. Любая ерунда, способна дать спасательный круг, не позволивший бы потонуть в ужасе с головой.

Неудачный рывок — Кросс со значительным грохотом повалился на ламинат, зацепившись лодыжкой за край одеяла, больно