удавалось.

Однажды меня точно так же скинули с высотки, принадлежавшей семье Клапкин. Клапкины сдавали ее под офисы. Таких зданий у них в городе было много. Садовник столкнул меня вниз по просьбе дяди Соломона, когда тому доложили, что Эмма подцепила в баре приезжего итальяшку без гроша в кармане и положила на него глаз. Он был уже по горло сыт и взбешен ее любовными похождениями. Слишком часто они заканчивались быстротечными браками и скандальными разводами, репортажи о которых неизменно попадали в городские газеты и смаковались на местном телевидении. Сладить с Эммой другим путем у него шансов не было, Эмма была его сестрой и владела половиной семейных активов.

Садовник членом семьи не был. Он был их адвокатом и умел ловко обделывать делишки, которые поручал ему дядя Соломон, а также водил дружбу с местными гангстерами, потому что сам был из их числа. Кличку «Садовник» он получил после того, как собственноручно зарыл в саду труп няни под скамейкой, о которую она треснула головой малышку Тили. А еще его звали так за необъяснимую садистскую нежность к садовым ножницам. Он обожал лично подстригать зелень в парке, придавая ей причудливый вид.

В тот раз мне посчастливилось ухватиться за карниз. Они еще не знали, что мой ангел-хранитель в нужный момент всегда подстилал под меня соломку. Эмма устроила грандиозный скандал братцу Соломону. Нам с ним пришлось пойти на мировую и, скрежеща зубами пожать друг другу руки. Садовнику я руки не подал.

А через месяц мы с Эммой поженились. Я стал ее пятым мужем.

Такова была расстановка семейных сил, когда Тили попросила меня грохнуть Эмму. Она уже некоторое время тайно бомбардировала меня любовными записками фривольного содержания, вероятно прощупывая почву.

2

Перед тем как полет закончился, и моя задница плавно приземлилась на ворох листьев, из-под которых мягко взметнулись клубы пыли, кто-то со злостью рявкнул мне прямо в ухо:

– Заткни пасть, Джино! И перестань дергать свою пижаму, идиот!

Меня грубо затормошили за плечо.

– Что? – спросил я, подскакивая и садясь с закрытыми глазами. В голове шумело. Я был похож на китайского болванчика, бездумно мотающего тяжелой головой.

– Хватит орать, пока я не надела тебе на голову ночной горшок, – повторил суровый голос. – Захлопни свою пасть и повернись на другой бок, слышишь?

Я с трудом разлепил очумелые глаза. Вокруг оседала туча пыли. Я сидел посреди красивой тихой улочки, заросшей липами и рододендронами, а напротив меня стоял Роллс-ройс с распахнутой задней дверцей. Сияло солнце, мотор урчал, поблизости не было ни души. За липами прятались белые особняки с дорическими колоннами и стройными рядами похожих на шахматные фигуры балясин под поручнями балконных ограждений. На одном из таких балконов второго этажа стоял сопливый юнец и, задрав кверху нос, мастерски пускал в небо идеально ровные колечки, далеко в сторону отставив руку с сигаретой, чтобы родители не учуяли ее запах от волос.

Моя чудесная материализация его не заинтересовала.

Желтый как цветок мимозы мохнатый шпиц, задрав заднюю ногу, беззаботно поливал чью-то живую изгородь в пяти метрах от меня. Он внимательно посмотрел на меня умными черными глазами, неторопливо закончил свое дело и потрусил по улице. Я поднялся на подгибающихся ногах, кое-как отряхнулся и полез в душное, черное после яркого солнечного света нутро Роллс-ройса. Дверь за мной сама захлопнулась и машина отъехала.

– Эй вы, поосторожнее тут, – сварливо сказал в полумраке визгливый голос. – Ну что за день такой, господи! За что мне такое наказание? Вы еще сядьте на меня!

Я приподнял лежащую на сиденье широкополую женскую шляпу, которую действительно задел рукой и обнаружил под ней живехонькую голову миссис Клавдии. Свирепо вращая заплаканными глазами, она глядела на меня.

– Извините, – пробормотал я, невольно содрогаясь. – Мне бы Эмму. Вы ее не видели?

– Паршивка! Дрянь! – Старушечье лицо сморщилось как от зубной боли. – Я всегда говорила, что ничего хорошего из нее не выйдет. Обязательно расскажу отцу о ее проделках! Это мой долг, не правда ли?

Она сменила гнев на милость и мечтательно добавила:

– Пусть ее выпорют! Второй этаж, направо, третья дверь от угла. Идите на звуки пианино.

Прямо перед носом я увидел красивые дубовые ступени маленькой винтовой лестницы, которая уводила из салона машины куда-то в верхний люк, в темноту. Чтобы встать на первую ступеньку пришлось взобраться ногами на сиденье. Я поднялся по винтовой лестнице на второй этаж и оказался в длинном роскошном коридоре с множеством одинаковых как в отеле дверей. Двери не были пронумерованы. За одной из них чьи-то пальцы неуверенно касались клавиш пианино. Угадать откуда слышится звук, не прикладывая к каждой двери ухо, было невозможно. Кто-то лишенный слуха безуспешно пытался подобрать мелодию, которую каждый день крутили на радио. Я двинулся вперед. Звук сразу стих.

В тишине гулко, как в бочке, с расстановкой стучало сердце. Я перешел на осторожные мелкие шажки. Вдруг за ближайшей ко мне дверью шаловливый женский голос с придыханием произнес «Ох! Ах!» и добавил:

– Эй, не так! Помедленнее. Ты меня насмерть залижешь!

Я толкнул дверь ногой и вошел. Желудок мучительно свело, прежде чем я успел что-либо сообразить. Пришлось схватиться за живот, чтобы не упасть.

Посреди богато обставленной комнаты стояла огромная кровать с балдахином. На кровати навзничь лежала Тили с задранной на пояс юбкой, что уже само по себе потребовало от нее немалых усилий, учитывая, какую облегающую одежду она носила. Перед ней на коленях стоял Садовник со спущенными на пол штанами, толстой мордой зарывшись ей между ног, и монотонно бубнил:

– Матильда, Матильда!

Голова его то поднималась, то опускалась, рот он словно набил орехами.

На грохот распахнувшейся настежь двери Тили отреагировала мгновенно, приподнявшись на локтях и повернув ко мне лицо. Ее щеки пылали, взгляд плыл: он был одновременно бессмысленным и странно беззащитным, как будто совершать то, что с ней в данную минуту делали, ее заставили. Так смотрит корова, понимая, что виновата, разлив ведро с молоком, но продолжает делать невинные глаза, хотя ей уже всерьез грозят мачете. Пунцовая краска пугающе медленно разлилась по ее лицу от щек, высокий лоб покрылся крупными каплями пота. Шея покраснела, растерзанная блузка распахнулась, и грудь вывалилась наружу.

Садовник меня даже не заметил. Он продолжал копошиться, и тогда Тили стала отталкивать его от себя и бить кулачком по затылку, чтобы вернуть к действительности.

3

Я стоял, парализованный этой сценой. Наконец Садовник сообразил, что она не просто