сеансы психотерапии, переросшие в нечто большее. Гена был очень ей благодарен, что почувствовал себя настоящим мужчиной, но, к сожалению, Цицероном так и не стал…

Учебные семестры сменялись студенческими практиками. Лето Гена проводил на заработках в стройотряде «Гренада». А с четвертого курса стал подрабатывать сначала санитаром, а потом медбратом в Краевой больнице.

На пятом курсе Гене сказочно повезло. Он устроился на «хлебную» работу в морг при кафедре судебной медицины. Невысокий, молчаливый молодой человек в отутюженном накрахмаленном белоснежном халате мог бы легко сойти за профессора. Но взяли его на кафедру только санитаром, чтобы ночью принимать криминальные трупы, а в дневное время – выдавать родственникам «отработанные» патологоанатомами тела. Родственники не скупились благодарить тех, кто в последний раз оказал помощь, пусть и косметическую, их близким. Дарили спиртное, продукты, деньги.

У дежурного санитара было даже своё помещение – комнатенка или скорее каморка, находившаяся в глубине морга. Она была настолько маленькой, что там с трудом помещалась узкая кушетка и тумбочка. Окна не было. На стенах – полки с инструментарием для вскрытия тел: никелированные ножи, пилы, молотки разных размеров. На кушетке – кипа бумаг и чайник. Дежурка закрывалась изнутри, а попасть в неё можно лишь пройдя через весь анатомический зал с прикрученными к полу никелированными столами, на которых покоились накрытые простынями трупы. В зале всегда было очень светло. Выложенные белоснежным кафелем стены, пол и потолок отражали неоновый свет десятка «дневных» ртутных ламп. Их не гасили ни днём, ни ночью. А они помимо фотонных потоков наполняли помещения морга постоянным убаюкивающим гулом, под который дежурным санитарам легко засыпалось.

Ещё в зал выходила массивная металлическая дверь с увесистой железной ручкой-запором. Казалось, что её приспособили, сняв с корабельной переборки. За ней находился холодильник. Он представлял из себя комнату в двадцать квадратов с пристенными дощатыми полками, на которых штабелями лежали замороженные тела невостребованных жертв. Через определенное время они перемещались в формалиновые ванны анатомического зала кафедры анатомии. И там ещё исполняли свой последний долг, служа студентам. Холодильник освещался одной лампочкой, включавшейся снаружи из зала.

Сама кафедра судебной медицины находилась на первом этаже старого двухэтажного кирпичного здания, вросшего в землю по самые подоконники. Выглядело оно совершенно неприглядно. Грязная побелка. Почерневшая от времени шиферная крыша. Покосившийся деревянный навес над входом в полуподвальный морг. Истертые деревянные ступеньки вели на второй этаж, где в нескольких комнатках ютилась кафедра латинского языка. Несмотря на неприглядный вид, развалюха была привлекательным местом, потому что в ней был морг, в котором мечтал побывать каждый первокурсник. Посещение этого мрачного заведения считалось «пропиской» в меде. Первокурсники, изучавшие латынь с самого первого семестра, сидели на втором этаже, а в перерывах между парами спускались вниз. С опаской подходили к двери в морг, иногда стучались и просились зайти посмотреть.

Однажды такое случилось во время Гениного дежурства. Группа из пяти чистеньких, вежливых и любопытных студентов попросила его «показать мертвеца». Гена согласно кивнул и молча повел к массивной двери. Когда студенты зашли в холодильную камеру и стали с «гибельным восторгом» рассматривать смерзшиеся тела, Гена закрыл за ними входную дверь. Зловеще проскрежетал наружным засовом и выключил свет. Как громко и долго орали обезумевшие первокурсники, как неистово долбили своими кулачками дверь, Гена не слышал. Его музыкальный слух этого бы не вынес. Он вышел на улицу перекурить. Когда от «беломорины» остался только пепел, вернулся и открыл засов. Бледные вздрагивающие от страха и холода студенты выскочили из западни. Их анатомический пыл остыл. Опустив глаза, они скупо поблагодарили Гену за бесценный опыт, который был скорее эмоциональный, чем познавательный.

Лучше бы Гена этого не делал! Ведь все возвращается. Уж так устроена наша жизнь. И возвращается сторицей! Да ещё бьёт по самому слабому месту…

В тот тихий ноябрьский вечер Гена принял только пару трупов. Сначала милиционеры привезли на тёмно-зелёном УАЗике молодого мужчину – жертву поножовщины. А позже – молодую девушку, которую насмерть сбил грузовик. Водитель скрылся. А может просто не заметил девчонку, в темноте перебегавшую дорогу на остановке Баляева. Приняв направления на судебно-медицинские исследования и сопровождающие материалы, Гена выделил девушке место на столе в центре зала, а заколотого мужика положил у входа. На соседних столах лежали уже прошедшие патологоанатомические исследование тела. Они отличались от вновь поступивших чистым видом и разрезом от шеи до лобка, края которого неровно стянуты окровавленной капроновой ниткой. Патологоанатомы, визуально исследовав внутренние органы и мозг, брали затем их небольшие части для гистологического исследования, а сами органы возвращали, зашивая в брюшную полость.

Гена обмывал отработанные тела, поливая их водой из шланга. Вода приобретала кроваво-грязный оттенок, становилась жирной, стекала через отверстие в столе на наклонный кафельный пол и проглатывалась широкой глоткой канализации. Если родственники приносили одежду, Гена становился дорогим ритуальным дизайнером. Он облачал труп в чистую одежду, расчесывал волосы, мужчин брил, а женщинам наносил макияж…

В тот вечер Гена собрал в «последний путь» только труп молодого мужчины. Закончив дела, запер входную дверь в морг, зашел в свою каморку, зевнул, потянулся и завалился спать. Видел ли он сны, Гена потом не мог вспомнить, но проснулся он внезапно от ощущения внутренней тревоги. Какое-то животное чувство надвигающейся опасности сдавливало грудь. Казалось, что каморка сжалась и вот-вот раздавит санитара.

И тут Гена услышал то, что повергло его в ужас. В анатомическом зале кто-то ходил. Очень медленно. С остановками. Надпочечники Гены никогда в жизни потом не выделяли столько адреналина. Сонливость улетучилась. Тело напряглось и превратилось в комок мышц. В мозгу стучало: «Только не двигаться! Затаиться! Не дышать! Замереть!». Любое шевеление могло выдать его присутствие. Мозг лихорадочно заработал: вчера вечером дверь в морг запер изнутри. Если бы кто-то пришел, позвонили, как это обычно все делают. Кнопка звонка освещена, снабжена табличкой, звонок исправен. Все четыре окна полуподвала надежно зарешечены. Через них не проникнешь в зал. Заперт и