виде ВАШЕГО сына. Истинная королева.

Самария чувствует, что ноги ее подгибаются, и садится на пол. Долго, бесконечно долги они с Уилбуром смотрят друга на друга.

– Что же ты хочешь?

– Вопрос в том, матушка, чего хотите вы. Вы можете остаться здесь навеки, как все они, – Уилбур поднимает голову и обводит взглядом темноту, словно она полна людей, – и казнить себя сами. Как все они. Вы будете венцом этого цирка.

Самария оглядывается – за ее спиной вновь появилась лестница: круги света, промежутки темноты, – но впереди, под ногами распятого, по-прежнему ржавеет дверь камеры 67.

– А если я выйду отсюда? – спрашивает она тихо.

– Вы знаете ответ, матушка.

Зловещая тишина будто сдавливает череп Самарии.

– Как много… сколько у меня будет?

– Ночь. Может быть, утро. А потом… потом вы уплатите по всем счетам, матушка. Божьим и человеческим.

***

Самария поднялась с пола. Сколько она пролежала без сознания? Секунду? Две? Кормилица сидела на постели и еле слышно плакала.

– Лиз, – Самария, несмотря на боль, подошла и стала поднимать старушку, – пойдем.

– Куда, Ваше величество?

Самария, не отвечая, повела кормилицу из комнаты, по коридорам, по лестницам – вниз, в холл замка.

Входные двери высотой в два человеческих роста были открыты, впуская внутрь жгуче-белый свет и дробную капель.

– Ваше величество, зачем? Они казнят вас!

– Да, Лиз. Но лучше они, чем эти проклятые яйца.

Самария дала служанке опереться на свою руку, и женщины устало потянулись вперед – черные силуэты на фоне белизны дня. Словно тени, идущие к выходу из бесконечного туннеля.

«Кап-та-да-дам», – стучали капли отходную молитву.

Силуэты удалялись, истончались с каждым шагом. Мгновение – и они совсем пропали, неразличимые в ослепительном сиянии.