Афанасьевич, что отец одну истинную правду баял. Так, приукрашенную лишь слегка, разрисованную как лубок, для ребенка. И покаялся горько, что язык за зубами не держал.

Война, страшной бедой обрушилась на родную землю, но детей подземелья обошла стороной, прокатившись над их головами по поверхности. Недели под бетоном бежали, скользили мимо месяцы, неспешно, как пароходы в тумане, проплывали годы. Жителей в подземном поселке становилось больше. Появились и у Ивана товарищи по забавам и непременным детским шалостям. Сын Николая Дмитриевича, Борис, тоже среди них был. Кто ж тогда знал, что разведет их жизнь, и не просто разведет – врагами друг против друга поставит лютыми. Победу встречали радостно, думалось тогда – все плохое миновало, вот-вот все по домам отправятся. Однако вышло иначе. Время сломалось нежданно-негаданно, как ветка под тяжестью снега. И вместе с временем рухнули в бездну многие судьбы людские. Николай с семьей в опале оказался, в ссылке. Озлобился, попытался вновь команду собрать вокруг себя, к отцу посыльных отправил. Только отказался батя от чести такой. И на угрозы не поддался. Все припомнил бывший начальник подчиненному. И про посох дедовский не забыл, про который у наивного Ванятки выведал. Выходило по раскладам Николая, что он со товарищами – истинные наследники волховства старого. Ничего на то не ответил Афанасий, лишь взял послов за шиворот да и вышвырнул за порог.

Семье Ивана Афанасьевича повезло. Затерялись они на бескрайних русских просторах, после кончины вождя народов покинув столицу. Отец, многому научившись у городских, не утратил деревенской сметки. Жили не хуже других, лишний раз не высовываясь. Запретил глава семейства отпрыску и думать о волховской науке. Да вот только кровь оказалась сильнее отцовского наказа. Разговор серьезный с родителем разделил жизнь на «до» и «после». Сам себе голова стал Иван. На отца обиды не держал, все понял правильно. Младшие две сестренки не виноваты были, что в такой семье родились. Об их будущем батя тревожился. А уж напоследок рассказал, ничего не тая. И тайны раскрыл, и про островок, где посох схоронен, поведал. Недолго усидел подросший наследник за деревенской околицей. В Москву не поехал, но по городам и весям вдоволь попутешествовал. Первым делом, как казак, на Дон подался. Добрался до ларца, да и перепрятал от греха. Как чувствовал – не оставят в покое отца подручные Николая Дмитриевича. О том и уговор с батей был особый. Чтоб не запирался, коли допытываться будут. «Сын себе взял, – и весь сказ. – А где он, – Господь ведат. Не внял, вишь, родителю, ослушался наказа, считай отрезанный ломоть!» Много интересных людей встретил, из тех, кто на глаза не лезет, да молва людская вокруг них далеко волнами, как вокруг упавшего в озеро камня расходится. Повзрослел, заматерел, секреты узнал. Собственной семьей так и не обзавелся. Видно, на роду не написано было. Лишь учеников двух судьба послала. И вот, когда пришла пора выбирать, кого назначить преемником, сидит он в кресле и грезит. Выбор. Да, полно, и есть ли он на самом-то деле? Учеников двое, посох из самшита – один.

Вячеслав из рода древнего, что не последнее дело в Ремесле. Исполнителен, пытлив, остроумен.

Янек – вообще не русского племени. То ли чех, то ли болгарин. Сам не ведает. Жил с цыганами в детстве, попрошайничал, воровал. И познакомились они, когда смуглая ручонка в карман за кошельком нырнула. Нырнула, да промахнулась. И оказалась в широченной ладони. Да так ее и не отпускала вот уж почитай добрую дюжину лет.

Подозрение. Плохое слово. Между самыми близкими людьми трещиной проходит, целое на части разваливая. Не хотелось верить, что кто-то из двоих предателем стал. Но пару дней назад прознал Иван Афанасьевич, что объявились в здешних краях люди, вопросы странные задающие. По лесу рыщут, как волки, старинушку славянскую алчут. И подозрительно близко к известной волхву полянке подобрались. Вот третьего дня и вызвал учеников он сюда. Успеть раньше лихоимцев да итог подвести, как черту бухгалтерскую под ведомостью. В том, что люди эти за посохом пришли, он не сомневался. Давно уж ни Николая, ни Афанасия в живых нет, да вражда вместе с ними не ушла. Дети ее на себя, как одежду с чужого плеча, приняли. Борис в Америку давно перебрался, да не угомонился. «Эх, Борис, Борис…»

С тем и заснул утомленный старик.

Разбудил постояльца телефонный звонок. Умылся наскоро, облачился по-походному, лекарство в кармане проверил, и уже через пять минут Славкино авто мчало его по широкой автостраде в сторону леса. По дороге обменялись лишь парой слов, оба понимали, что дело важное, пустой болтовни не потерпит. Асфальт, как и когда-то в детстве, закончился, сменившись проселочной дорогой, а после и вовсе едва наезженной колеей, наполовину заполненной водой. Хотелось как можно ближе подъехать к нужному месту, не бить понапрасну ноги.

«Обленился, горожанин!» – отчитал себя за слабость Иван Афанасьевич.

Девятка последний раз обиженно фыркнула на повороте и замерла, окончательно признав поражение. Иван Афанасьевич распахнул дверцу и тяжело ступил на забрызганную глиной обочину. Постоял минуту, прислушиваясь. Лесные звуки, отступившие перед нахрапистым рокотом мотора, возвращались.

«Словно поверхность пруда, заросшая ряской. Припадешь на колено, раздвинешь зеленую кисею, чтобы, зачерпнув водицы, умыть разгоряченное лицо, поглядишься в зашедшееся мелкой рябью темное зеркало. Потом поднимешься, сделав пару шагов, обернешься – будто и не бывало тебя у пруда. Укрыл заботливо свой ставок дедушка-лес».

Старик растер затекшие ноги, потянулся раз-другой, вдохнул полной грудью пьянящий аромат нагретой хвои.

«Эх, сейчас бы оказаться у Лукьяныча, на опушке. Пасека, пчелы. Травяной чай изумительный, варенье землянично-черничное, такого нигде не купишь».

– Что, Иван Афанасьевич, говорите? – подлетел стрелой услужливый Славик.

–Да ничего, сынок. Днями ветхий стал, сам с собой порой балакаю, – покачал сокрушенно старик головой. – Ты вот что… Разворачивай потихоньку свою красавицу да выбирайся на взгорок. Там и пождешь меня. Небось, к полудню обернусь. Все припас, как договаривались?

Слава молча открыл багажник, протянул Иван Афанасьевич видавший виды тощий рюкзачок из горловины которого торчал черенок саперной лопатки.

«Ну вот и ладно будет», – одобрительно прошептал старик себе под нос, закидывая вещмешок за спину. Он еще немного повозился, прилаживая ношу поудобнее, достал с заднего сиденья клюку и, кивнув спутнику на прощанье, раздвинул пушистые лапы елей.

Шагалось по лесу на удивленье легко. Ноги сами несли к заветному месту, не утруждая память заботой.