человеческого рода в порочности вызвало неодобрение раби Якова, и он уж открыл рот, дабы осадить ученика, но Голда опередила мужа.
– А теперь хотелось бы услышать, как живут семьи каменного племени, – проговорила жена цадика.
– Я расскажу. Как вам уже известно, в мире камней не существует полов. Семья слагается из поколений. Под действием внешних сил от крупных камней откалываются мелкие части. Большие камни – это “взрослые”, а маленькие – “дети”. Разумеется, такое деление условно, ведь камни не способны расти, и поэтому, когда “дети” оперятся, из них выйдут “взрослые” малого размера.
– Позволь, Шломо, – прервал рассказчика Шмулик, – ведь камни вечны, выходит, взрослые и дети – все одного возраста? В чем разница меж ними, и что значит “дети оперяются”?
– Великолепные вопросы и в самую точку! – воскликнул Шломо, радостно потирая руки, – дело в том, Шмулик, что в мире камней мерилом зрелости служит богатство мыслей, а не прожитые годы. Откалываясь, частица уносит с собой лишь малую толику знаний. Одно слово – ребенок. Читая мысли взрослых, дети развивают свой ум, иначе говоря – оперяются.
– Однако, Шломо, – подал голос цадик, – ежели не случилось крупному каменюке потерять, скажем, бок – ведь землетрясения, извержения и прочие детородные катаклизмы редки, а сам камень ничего поделать ни с собой, ни с соседом не может – стало быть, такому бедолаге суждено бобылем век коротать?
– Вовсе нет, раби! Ты коснулся весьма чувствительной струны каменного душевного склада, – заметил Шломо, – дело в том, что, как ты выражаешься, бок, отколовшийся от каменюки, отнюдь не является потомком последней, он только пополняет детские отряды. Увы, встречается беспризорщина в среде камней. С другой стороны, всякий камень, желающий стать родителем, легко найдет себе неприкаянное дитя. У кого семеро по лавкам, те чувствуют себя счастливее малодетных и бездетных и тщеславятся перед себялюбивыми собратьями. Хотите знать, каков краеугольный камень каменной семьи? Вот он: лишь узы духа существуют, но не крови. Воспитал ребенка – и он твой! По существу, все камни – приемыши.
– Какое удручающее равенство! – заметил цадик.
– Шломо, вчера ты утверждал, что камням ведома любовь, хоть все они одного пола, – воскликнула Голда, – сегодня мы узнали, что и дети у них не свои, а приемные. Откуда же любви-то взяться?
– От дум, Голда! – опередил рассказчика Шмулик, – разве худо дополнить избитое свежим? Не будем останавливаться на полпути! Мы согласились, что камни мыслят, отчего не признать мысли источником любви?
– Уж больно ты резвый! – неодобрительно заметила супруга раби Якова.
4 На некоторое время возникла пауза. Казалось, Шломо хотел что-то добавить, но не был уверен, придутся ли слова к месту. Наконец, решился.
– Спасибо Шмулику за помощь, – сказал Шломо, – пожалуй, я расскажу историю одной семьи. Впрочем, я не уверен, что перипетии бытия камней можно называть историей, ведь таковая должна иметь начало и конец, а в жизни камней нет ни того, ни другого…
– Красноречивое предисловие. Переходи к сути! – проявил нетерпение раби Яков.
– Некий камень воспитывал чадо, – начал Шломо, – и весьма гордился плодами своих умственных трудов. Дитя училось у него. Быстро и успешно. Вместе обсуждали мысли друг друга. Все больше схожими становились думы малого и большого, и последний был счастлив и обожал осколок. И так продолжалось долго, и было радостно обоим. Можно ли это назвать любовью, Голда?
– Не знаю, пока, – со смутной тревогой ответила Голда, – продолжай.
– Увы, расстроилось дело, наступило охлаждение. Родитель и дитя перестали мыслить в унисон. Они по-прежнему находились на своих обычных местах, но понимать друг друга стали плохо, словно отдалились в пространстве, или сила мыслей их ослабла. И в один ужасный день чадо прекратило посылать свои и принимать чужие сигналы.
– Умер ребенок! – вскрикнула Голда.
– Камни не умирают, но ребенок был потерян. Родитель терзался, свою вину подозревая. Начал думать, мол, небрежением отвечал мыслям дитяти, не разглядел, что оно на особицу! – с горечью промолвил Шломо.
– Но ведь камни живут вечно, значит, была надежда! – спохватилась Голда.
– В том-то и дело! Лишь в мире бессмертия не случается необратимое! – проговорил Шломо, и лицо его помрачнело, и глаза увлажнились, и голова поникла, и борода легла на грудь.
– Мы знаем о горе твоем и муках твоих, – сказал раби Яков и сжал рукою своею руку Шломо, – скорбим с тобою заодно.
– Спасибо, учитель. Да только проку от скорби – ничуть…
– Выпей-ка, затумань душу, – воскликнула Голда и поднесла Шломо большую чарку водки и кус хлеба.
Шломо одним духом опорожнил посудину, откусил от ломтя. Все молчали.
– Голда, – заговорил Шломо, – в день первый ты спросила, откуда я добыл мои небылицы, а я пообещал ответить и вот я готов…
– Молчи, Шломо, я все поняла сама: ты фантазер и только.
– Пусть так, Голда. Я учреждаю мир лучше нашего, в котором меньше зла, а несчастье обратимо. Вот и всё.
– Э-э-э, а я-то думал… – разочарованно протянул Шмулик.
– Шломо, ты не Бог, чтоб новый мир учреждать! А человеку-то и старый улучшить не под силу… – со вздохом заметил цадик.
– Яков, довольно! – прикрикнула на мужа Голда, – помоги мне, Шмулик, вынуть противень из печи. Сегодня на ужин запеканка из репы!
– А теперь хотелось бы услышать, как живут семьи каменного племени, – проговорила жена цадика.
– Я расскажу. Как вам уже известно, в мире камней не существует полов. Семья слагается из поколений. Под действием внешних сил от крупных камней откалываются мелкие части. Большие камни – это “взрослые”, а маленькие – “дети”. Разумеется, такое деление условно, ведь камни не способны расти, и поэтому, когда “дети” оперятся, из них выйдут “взрослые” малого размера.
– Позволь, Шломо, – прервал рассказчика Шмулик, – ведь камни вечны, выходит, взрослые и дети – все одного возраста? В чем разница меж ними, и что значит “дети оперяются”?
– Великолепные вопросы и в самую точку! – воскликнул Шломо, радостно потирая руки, – дело в том, Шмулик, что в мире камней мерилом зрелости служит богатство мыслей, а не прожитые годы. Откалываясь, частица уносит с собой лишь малую толику знаний. Одно слово – ребенок. Читая мысли взрослых, дети развивают свой ум, иначе говоря – оперяются.
– Однако, Шломо, – подал голос цадик, – ежели не случилось крупному каменюке потерять, скажем, бок – ведь землетрясения, извержения и прочие детородные катаклизмы редки, а сам камень ничего поделать ни с собой, ни с соседом не может – стало быть, такому бедолаге суждено бобылем век коротать?
– Вовсе нет, раби! Ты коснулся весьма чувствительной струны каменного душевного склада, – заметил Шломо, – дело в том, что, как ты выражаешься, бок, отколовшийся от каменюки, отнюдь не является потомком последней, он только пополняет детские отряды. Увы, встречается беспризорщина в среде камней. С другой стороны, всякий камень, желающий стать родителем, легко найдет себе неприкаянное дитя. У кого семеро по лавкам, те чувствуют себя счастливее малодетных и бездетных и тщеславятся перед себялюбивыми собратьями. Хотите знать, каков краеугольный камень каменной семьи? Вот он: лишь узы духа существуют, но не крови. Воспитал ребенка – и он твой! По существу, все камни – приемыши.
– Какое удручающее равенство! – заметил цадик.
– Шломо, вчера ты утверждал, что камням ведома любовь, хоть все они одного пола, – воскликнула Голда, – сегодня мы узнали, что и дети у них не свои, а приемные. Откуда же любви-то взяться?
– От дум, Голда! – опередил рассказчика Шмулик, – разве худо дополнить избитое свежим? Не будем останавливаться на полпути! Мы согласились, что камни мыслят, отчего не признать мысли источником любви?
– Уж больно ты резвый! – неодобрительно заметила супруга раби Якова.
4 На некоторое время возникла пауза. Казалось, Шломо хотел что-то добавить, но не был уверен, придутся ли слова к месту. Наконец, решился.
– Спасибо Шмулику за помощь, – сказал Шломо, – пожалуй, я расскажу историю одной семьи. Впрочем, я не уверен, что перипетии бытия камней можно называть историей, ведь таковая должна иметь начало и конец, а в жизни камней нет ни того, ни другого…
– Красноречивое предисловие. Переходи к сути! – проявил нетерпение раби Яков.
– Некий камень воспитывал чадо, – начал Шломо, – и весьма гордился плодами своих умственных трудов. Дитя училось у него. Быстро и успешно. Вместе обсуждали мысли друг друга. Все больше схожими становились думы малого и большого, и последний был счастлив и обожал осколок. И так продолжалось долго, и было радостно обоим. Можно ли это назвать любовью, Голда?
– Не знаю, пока, – со смутной тревогой ответила Голда, – продолжай.
– Увы, расстроилось дело, наступило охлаждение. Родитель и дитя перестали мыслить в унисон. Они по-прежнему находились на своих обычных местах, но понимать друг друга стали плохо, словно отдалились в пространстве, или сила мыслей их ослабла. И в один ужасный день чадо прекратило посылать свои и принимать чужие сигналы.
– Умер ребенок! – вскрикнула Голда.
– Камни не умирают, но ребенок был потерян. Родитель терзался, свою вину подозревая. Начал думать, мол, небрежением отвечал мыслям дитяти, не разглядел, что оно на особицу! – с горечью промолвил Шломо.
– Но ведь камни живут вечно, значит, была надежда! – спохватилась Голда.
– В том-то и дело! Лишь в мире бессмертия не случается необратимое! – проговорил Шломо, и лицо его помрачнело, и глаза увлажнились, и голова поникла, и борода легла на грудь.
– Мы знаем о горе твоем и муках твоих, – сказал раби Яков и сжал рукою своею руку Шломо, – скорбим с тобою заодно.
– Спасибо, учитель. Да только проку от скорби – ничуть…
– Выпей-ка, затумань душу, – воскликнула Голда и поднесла Шломо большую чарку водки и кус хлеба.
Шломо одним духом опорожнил посудину, откусил от ломтя. Все молчали.
– Голда, – заговорил Шломо, – в день первый ты спросила, откуда я добыл мои небылицы, а я пообещал ответить и вот я готов…
– Молчи, Шломо, я все поняла сама: ты фантазер и только.
– Пусть так, Голда. Я учреждаю мир лучше нашего, в котором меньше зла, а несчастье обратимо. Вот и всё.
– Э-э-э, а я-то думал… – разочарованно протянул Шмулик.
– Шломо, ты не Бог, чтоб новый мир учреждать! А человеку-то и старый улучшить не под силу… – со вздохом заметил цадик.
– Яков, довольно! – прикрикнула на мужа Голда, – помоги мне, Шмулик, вынуть противень из печи. Сегодня на ужин запеканка из репы!