заразу
Извести в душевны муки
Захотел.
О днях творенья, Послушании суровом До утра скрипели в преньях Два десятка богословов.
Отмолчался лишь ленивый, Прочие кипели страстно, Яростно, велеречиво, Истово и громогласно,
Древности авторитетов Призывая в очевидцы – Сто на сто апологетов, Тьма на тьму седых провидцев.
То ль с похмелья, то ль со злости Гаркнул славный бард на пленум, Ажно затрещали кости, Ажно задрожали стены:
«Вы, отцы, меня достали Вашим пряно-прелым преньем, Я уж сам на все детали Ваше разобрал ученье».
И, икнув-рыгнув, продолжил Во хмельном своем веселье, Ибо рот его приложен Был не раз к шальному зелью,
Пока спорили христиане: «Что ж, начну, покуда пьяный, Ибо втрезве станет стыдно. А кому сейчас обидно,
Может выйти вон отсюда! На любое ваше чудо Клал я с ваших колоколен И с крестов святых часовен.
Крыл Пречисту Деву дважды… Далее – пишите: важно! – Клал я в ваших райских кущах Вот такие славны кучи.
Пил в умат с Авессаломом, За космы таскал Давида, А Иоанну Богослову Дал пинка с большой обиды,
Ваши тетраграмматоны Я вертел причинным местом…», – Тут он смолк, запнувшись с текстом И, наверное, с каноном.
Так остались изумлены Все епископы-аббаты, Лишь писец строчил упорно Всё, что услыхал в дебатах.
Как услышал, так и стало, – Мол, Талиесин в раю Побывал и лет немало В иудейском был краю,
Мол, с Христом он вёл беседы, Разгонял в аду чертей, А потом стяжал победы С Македонцем без затей.
В общем, бред писца глухого, Юркнув в каждые уста, Сделал барда молодого Посвятей того Христа.
А мораль, увы, не нова Под истории конец: За любым изустным словом Завсегда придёт писец.
Скажу вам словно на духу, Как стражник на посту – Никоим образом хвалу Я не воспел Христу.
Но наш веселый кимраэг, Валлийский наш язык, «Вождя» и «господа» навек Однажды сплел за миг.
Поэтому чтоб знали вы, Хоть кто-то станет хмур, Моим объектом похвалы, Конечно был Артур.
… Нас было семеро по пять И триста раз по семь. Считая снова, я опять Запутался совсем.
Да, переписчики потом Сгноили на корню Те строки, где мы всем гуртом Предались питию.
Вот почему я невзлюбил Всю кодлу чернецов, Которые, что будет сил, Калечат честь отцов.
Какая же в попойке честь? Сказать нетрудно мне: Из погребов прислали весть, Что истина – в вине,
И эта истина гласит, Что нет того вина, И ковш – ох, кравчий голосит! – Достал уже до дна.
Тут кто-то вспомнил о Котле, Что в Аннуине скрыт – Вина в нем столько – все залей, Коль каждый явит прыть.
И, как ведется издревле – Как было и грядет – Попировав, навеселе Все собрались в поход.
На пристани в одну ладью – Я подчеркну: в одну – Мы взгромоздились и – адью, Отправились ко дну.
И, так попавши в мир иной, Устроили кошмар, По ходу источав хмельной Изрядный перегар.
Но, возвратившись – да, с Котлом И нет, не целиком – Никто не вспомнил, что за кром Повергли мы в погром.
Названье каждый изрекал Иное всякий раз, Но все, в итоге, я вписал В нехитрый свой рассказ.
И пусть подсчет я им не вел И что-то не учел, Но главное, что есть Котел И он всегда – Котел!
*** – Ну, чего ты? – Мат ап Матонви присел рядом с Арианрод, плачущей навзрыд. Все это время он чувствовал ее боль и отчаяние, но теперь, казалось, ощущал их так, будто всё это происходит с ним самим. – Как же так! – всхлипывала Арианрод. – Как же он?!.. Что со мной дальше будет? Что мне теперь делать? – Хорошо всё будет. Жить, – ответил Мат сразу на оба вопроса. – Жить, Этленн, – впервые за долгое время он назвал ее не тем именем, которое она сама себе взяла, когда вошла в силу, а тем, что было дано при рождении. – Как? – Хорошо и правильно. Арианрод-девочка перестала всхлипывать и подняла на учителя влажные воспаленные глаза: – Почему, Мат? Почему так произошло? Почему со мной? – Потому что лучше всего учатся через боль… если учатся, конечно, а не как всегда, – ответил он и погладил Арианрод-девушку по волосам. Остальное он скажет Арианрод-женщине немного позже. Когда она сможет выслушать и понять. Правда, прежде нужно будет во всём еще разобраться самому.
О днях творенья, Послушании суровом До утра скрипели в преньях Два десятка богословов.
Отмолчался лишь ленивый, Прочие кипели страстно, Яростно, велеречиво, Истово и громогласно,
Древности авторитетов Призывая в очевидцы – Сто на сто апологетов, Тьма на тьму седых провидцев.
То ль с похмелья, то ль со злости Гаркнул славный бард на пленум, Ажно затрещали кости, Ажно задрожали стены:
«Вы, отцы, меня достали Вашим пряно-прелым преньем, Я уж сам на все детали Ваше разобрал ученье».
И, икнув-рыгнув, продолжил Во хмельном своем веселье, Ибо рот его приложен Был не раз к шальному зелью,
Пока спорили христиане: «Что ж, начну, покуда пьяный, Ибо втрезве станет стыдно. А кому сейчас обидно,
Может выйти вон отсюда! На любое ваше чудо Клал я с ваших колоколен И с крестов святых часовен.
Крыл Пречисту Деву дважды… Далее – пишите: важно! – Клал я в ваших райских кущах Вот такие славны кучи.
Пил в умат с Авессаломом, За космы таскал Давида, А Иоанну Богослову Дал пинка с большой обиды,
Ваши тетраграмматоны Я вертел причинным местом…», – Тут он смолк, запнувшись с текстом И, наверное, с каноном.
Так остались изумлены Все епископы-аббаты, Лишь писец строчил упорно Всё, что услыхал в дебатах.
Как услышал, так и стало, – Мол, Талиесин в раю Побывал и лет немало В иудейском был краю,
Мол, с Христом он вёл беседы, Разгонял в аду чертей, А потом стяжал победы С Македонцем без затей.
В общем, бред писца глухого, Юркнув в каждые уста, Сделал барда молодого Посвятей того Христа.
А мораль, увы, не нова Под истории конец: За любым изустным словом Завсегда придёт писец.
Погром в Аннуине
Говорят, что сие есть первоначальный вариант поэмы Талиесина «Добыча Аннуина», но это неточно…Скажу вам словно на духу, Как стражник на посту – Никоим образом хвалу Я не воспел Христу.
Но наш веселый кимраэг, Валлийский наш язык, «Вождя» и «господа» навек Однажды сплел за миг.
Поэтому чтоб знали вы, Хоть кто-то станет хмур, Моим объектом похвалы, Конечно был Артур.
… Нас было семеро по пять И триста раз по семь. Считая снова, я опять Запутался совсем.
Да, переписчики потом Сгноили на корню Те строки, где мы всем гуртом Предались питию.
Вот почему я невзлюбил Всю кодлу чернецов, Которые, что будет сил, Калечат честь отцов.
Какая же в попойке честь? Сказать нетрудно мне: Из погребов прислали весть, Что истина – в вине,
И эта истина гласит, Что нет того вина, И ковш – ох, кравчий голосит! – Достал уже до дна.
Тут кто-то вспомнил о Котле, Что в Аннуине скрыт – Вина в нем столько – все залей, Коль каждый явит прыть.
И, как ведется издревле – Как было и грядет – Попировав, навеселе Все собрались в поход.
На пристани в одну ладью – Я подчеркну: в одну – Мы взгромоздились и – адью, Отправились ко дну.
И, так попавши в мир иной, Устроили кошмар, По ходу источав хмельной Изрядный перегар.
Но, возвратившись – да, с Котлом И нет, не целиком – Никто не вспомнил, что за кром Повергли мы в погром.
Названье каждый изрекал Иное всякий раз, Но все, в итоге, я вписал В нехитрый свой рассказ.
И пусть подсчет я им не вел И что-то не учел, Но главное, что есть Котел И он всегда – Котел!
*** – Ну, чего ты? – Мат ап Матонви присел рядом с Арианрод, плачущей навзрыд. Все это время он чувствовал ее боль и отчаяние, но теперь, казалось, ощущал их так, будто всё это происходит с ним самим. – Как же так! – всхлипывала Арианрод. – Как же он?!.. Что со мной дальше будет? Что мне теперь делать? – Хорошо всё будет. Жить, – ответил Мат сразу на оба вопроса. – Жить, Этленн, – впервые за долгое время он назвал ее не тем именем, которое она сама себе взяла, когда вошла в силу, а тем, что было дано при рождении. – Как? – Хорошо и правильно. Арианрод-девочка перестала всхлипывать и подняла на учителя влажные воспаленные глаза: – Почему, Мат? Почему так произошло? Почему со мной? – Потому что лучше всего учатся через боль… если учатся, конечно, а не как всегда, – ответил он и погладил Арианрод-девушку по волосам. Остальное он скажет Арианрод-женщине немного позже. Когда она сможет выслушать и понять. Правда, прежде нужно будет во всём еще разобраться самому.