вижу его во сне таким, как на той самой фотографии: он сидит на самой верхней ступеньке лестницы…

У матери задрожал подбородок.

– Я дождаться не мог, чтобы поскорее рассвело, – закончил я рассказ о своих снах.

– Рассвело? – В голосе Раймонды прозвучала ирония: так она пыталась сменить тему. – Если бы не часы, я бы ни за что не поверила, что уже день на дворе. – И она замолчала, глядя куда-то мимо меня.

– Тебе было всего лишь пять лет, когда умер твой отец. Но как же он тебя любил, Бустиа! – продолжила мать чуть позже, украдкой вытирая нос. Однако это была минутная слабость, мать словно стряхнула ее и вновь взяла себя в руки. – Сегодня утром прихвати с собой зонт, уж больно нездоровая нынче погода.

Я вздохнул:

– Когда же этот дождь прекратится! У меня еще столько дел сегодня утром, что не знаю, с чего и начинать…

Тем временем легкий ветерок приветствовал нас, стуча дождевыми каплями по стеклам окон. Дождевые струи падали густо, напоминая пучки колосьев, словно в небесных полях над нашими головами шла жатва.

Я нахлобучил глубокую фетровую шляпу и взял зонт.

И вышел вон, и печально побрел по воде.

8 часов 10 минут.

Я даже не стал снимать пальто: едва войдя в здание суда, я подозвал первого попавшегося секретаря и отправил его к профессору Пулигедду. Я велел сначала зайти в приемную, а если профессор еще не появился, то пойти прямо к нему домой. Речь шла о деле чрезвычайно срочном!

Мне пришлось трижды повторить секретарю, что он должен передать от моего имени профессору. Я всякий раз просил его повторять мои слова, и все три раза он ошибался. В конце концов, я решил послать Пулигедду записку. Секретарь стоял рядом, ожидая, пока я закончу излагать свою просьбу:

Достопочтенный господин профессор, я беру на себя смелость потревожить вас просьбой оказать мне любезность и предоставить мне возможность побеседовать с вами лично сегодня в одиннадцать часов утра в кафе «Теттаманци». Речь идет о деле, не терпящем отлагательства. Если по каким-либо причинам вы не сможете принять мое приглашение, я прошу вас сообщить мне об этом письмом и передать мне его с подателем сего. В этом случае я просил бы вас указать также место и время встречи, сообразующиеся с вашими планами и намерениями. Если с вашей стороны не последует никаких уточнений и пожеланий, я буду расценивать это как ваше согласие на нашу сегодняшнюю встречу. Примите заверения в глубочайшем почтении…

Я поставил подпись, подул на чернила, сложил листок, вручил его секретарю.

* * *

8 часов 23 минуты.

С Джованнино Маронжу я столкнулся на выходе из своего кабинета, когда направлялся в зал заседаний. Он поздоровался со мной, и его честное открытое лицо, обрамленное черной бородой, расплылось в широкой улыбке. Такой черной-пречерной бороды я никогда и ни у кого больше не видел. «Эй, пойдем пропустим по маленькой!» – позвал он меня. Я ответил, что пить не могу, но что от чашечки кофе я бы не отказался, потому что очень плохо спал ночью, потому что… И так далее и тому подобное. Он же в ответ заявил, что ему дождь не мешает, в дождь он спит сном младенца, уютно укутавшись, в тепленькой постельке, под бочком у своей женушки. «Ну, сам понимаешь, что я тебе буду рассказывать?» И в самом деле, не было нужды ничего объяснять, все было и так понятно.

Я сказал Джованнино, что у меня всего лишь несколько минут, но мне очень нужно с ним поговорить по поводу его подзащитного. Он ответил, что ему уже все известно: история Франческины Паттузи, дело Филиппо Танкиса и все остальное. Он сказал, что дело это совершенно проигрышное, потому что против парня имеются вещественные доказательства: у него нашли часы, принадлежавшие убитому. Кроме того, Танкис не мог объяснить, где он находился в момент совершения убийства. Маронжу был уверен, что парню было бы лучше признать свою вину и надеяться на снисхождение суда. Я спросил у Джованнино, не думал ли он об одном обстоятельстве, которое казалось по меньшей мере странным, а именно: тщедушный юноша голыми руками одолел такого крепкого мужчину, как Солинас. Маронжу признался, что об этом он не задумывался, и улыбка на его широком лице угасла. Мы продолжали беседовать, быстро шагая по коридору к залу заседаний, и вдруг я почувствовал себя неловко. Мне показалось, что я веду себя как мальчуган, который завидует другому, потому что у того есть хороший конь или ружье. Я сказал Джованнино, что мы еще поговорим об этом деле за обедом в «Сан-Джованни». Он ответил, что ничего не имеет против.

* * *

8 часов 30 минут.

Я шел вперед, ощущая такую тяжесть, словно на мои плечи опустился покров из темных дождевых туч, которые вот уже пять дней изливали влагу на наши бренные тела.

В суде присяжных разбирали дело пастуха, обвиняемого в том, что он убил своего соседа из-за спора о границах владений. Убил и спрятал тело.

Судья Эрнесто Кальвизи был в блестящей форме, очевидно, ему тоже удавалось хорошо выспаться в дождь.

– Господа присяжные! Вас созвали на заседание, чтобы предать суду вот этого обвиняемого! Здесь и сейчас мы докажем, что это отвратительное подобие человека, этот преступник, который обреченно на вас взирает, а сам в глубине души насмехается над вами, не достоин долее находиться в человеческом сообществе! Вам были предъявлены неопровержимые доказательства его вины. Эти мрачные и зловещие находки – фрагменты челюстно-лицевых и других костей – без малейшего сомнения были определены доктором Камбони, патологоанатомом высочайшего уровня и непогрешимой репутации, как останки несчастного Бакизио Лунаса, пропавшего без вести три месяца назад. Более того, мы пригласили свидетелей, и из их показаний явствует, что этот человек вел образ жизни достойный всяческого порицания! Его поведение дает нам веские основания предполагать, что он совершил и другие преступления, значительно более тяжкие, нежели то злодеяние, из-за которого он предстал перед вашим судом! И пусть вас не вводит в заблуждение его наигранное смирение, его понурый вид, жалкая гримаса раскаяния на его губах! Этот человек – настоящее чудовище!

Что и говорить, Кальвизи был в отличной форме!

В своем выступлении я постарался сгладить все острые углы: я говорил твердым голосом, делал паузы чуть дольше, чем обычно, – в общем, опирался на опыт своих прошлых побед, как говорится, жил на проценты. В общем, было признано, что у моего подзащитного имелись смягчающие обстоятельства…

* * *

10 часов 10 минут.

Секретарь застал меня в гардеробной адвокатов, когда я переодевался после слушания дела.

– Все в порядке, – сказал он, – Пулигедду согласен встретиться в одиннадцать, в кафе «Теттаманци».

Потом было