Р. Мюррей Гилкрист «Василиск» R. Murray Gilchrist «The Basilisk» (1892)

Марина не подала виду, что услышала мои возражения. Рука Венеры на шелке — она вышивала Суд Париса, — похоже, волновала ее куда сильнее любви, разрывавшей мне тело и душу. В полном отчаяньи я следил, как она семь раз вонзала иглу в ткань, и, наконец, не выдержал:

— Ты не любишь меня!

Она подняла глаза, устало, словно ей не дали отдохнуть.

— Послушай, — сказала она. — Есть на свете чудовище, василиск, чей взгляд превращает мужчин и женщин в камень. В детстве я его видела. Я — камень!

Поднявшись с кресла, она вышла из комнаты, оставив меня в сомнениях. Не ослышался ли я? Мне всегда было ясно: в ее жизни присутствовала какая-то странная тайна — тайна, позволявшая ей говорить и понимать вещи, о которых другая женщина не осмелилась бы и помыслить. Но увы! Этот секрет не давал ей счастья. На миг она оттаивала, в следующее мгновение застывала, обсуждала вечные истины, и тут же презрительно щурилась и поджимала губы. Нет сомнения, эти странности и пробудили мою любовь. Ее прелесть была не из тех, что поражали мужчин стрелой молнии: она была бледной и тихой, нежной, как мраморная статуя. Но с каждым днем ее очарование становилось все сильней, и даже шепот ее юбок волновал меня. С нашей первой встречи не прошло и года. Тогда я нашел ее простертой среди пылающего плюща в роще на окраине моего поместья. Дриада в зеленых одеждах, она заклинала лесных божеств. Я попал в незримую сеть и стал ее рабом.

Ее дом лежал в лиге от моего — это была приземистая усадьба в котловине парка. На тростнике крыши цвели пятна заячьей капусты и лишайника. Между центральных труб свила гнездо южная птица. Высокие окна слепили гербами. Портреты королей, королев и знати висели в темных комнатах. Она жила там со свитой престарелых слуг, экстравагантных женщин и полусумасшедших мужчин, приветствовавших ее с восточным подобострастием и обращавшихся к ней с мольбами. Она наполняла их жизнь благоговением. Женщины создавали для нее причудливые вещицы — ароматические шарики и подушки из пуха чертополоха, мужчины были счастливы, когда могли рассказать ей о первой трещинке в яйце, найденном в терновнике, или семействе выпей, призраками населявших болото. Она была их богиней и дочерью. Каждый ее день походил на предыдущий. Утром она ездила верхом, пела и играла, а в полдень — читала в пыльной библиотеке, вкушая нектар драматургов и платоников. Ее собственная жизнь представлялась трагедией, которая восхитила бы елизаветинцев. Никто, кроме слуг, не знал историю ее жизни, но о ней ходили изумительные легенды: она чтила традиции, и была наследницей тысяч древних волшебников. На заре юности Марина искала особого знания и обрела его — и печаль.

Наутро после моих уверений она проехала верхом по парку и встретила меня на тропе, по которой я всегда гулял до полудня. Она была одна — в наряде из белого люстрина с синим поясом. Когда ее кобыла достигла тисовой опушки, она спешилась и подошла ко мне с легкостью, которой я прежде не замечал. На ее талии висело зеркальце черного стекла, а полуобнаженные руки украшали браслеты с кабалистическими символами.

Когда я опустился на колено, чтобы поцеловать ей руку, Марина тяжело вздохнула:

— Не спрашивай ни о чем, — сказала она. — Жизнь слишком горька, чтобы усугублять ее объяснениями. Пусть между нами будет покой. Я стану любить тебя холодно, а ты меня — страстно, и ничего не изменится.

Ее голос звенел от тоски: она словно чувствовала, что я буду противиться этому необъяснимому решению. Она отлично меня знала, ведь стоило словам вырваться наружу, как я громко возразил.

— Этого никогда не будет… я задыхаюсь… ты позволишь мне умереть?

Она прислонилась к низкой, покрытой мхом стене.

— Неужели нужна жертва? — спросила она себя. — Сказать ли ему?

Ненадолго воцарилось молчание. Наконец, она произнесла, отвернувшись:

— Я полюбила тебя с первого взгляда, но прошлой ночью, пока я лежала без сна, размышляя над твоими словами, любовь превратилась в желание.

Я не мог говорить.

— Огонь страсти сжег путы, что удерживали меня. В тот миг я почувствовала, что готова отдать все на свете за одну ночь с тобой.

Я хотел прижать ее к сердцу, но прочел в глазах строгость. Морщина пересекла ее лоб.

— В утреннем свете, — сказала она. — Желание умерло, но в экстазе я поклялась отдать то, что должно за краткий миг наслаждения. Наши дыхания смешаются, и я буду трепетать в твоих объятиях еще до полуночи. Так что я пришла, чтобы ты проводил меня туда, где заклятие будет снято, а счастье куплено.

Она подозвала кобылу: со ржанием та подошла и копытила землю, пока рука хозяйки гладила ее гриву. Марина села верхом, поставив на мою руку маленькую атласную туфельку, скорее детскую, чем женскую.

— Вернемся в мой дом, — сказала она. — Я раздам приказы и исполню свой долг. Много времени это не займет, ведь нам нужно сделать то, что мы задумали.

Я шел у стремени, и сердце мое пело, но, завидя мызу, спросил Марину о сути нашего загадочного путешествия. Она остановилась и погладила меня по голове.

— Это просто сделка, — сказала она.

Уладив дела, она явилась в библиотеку и поманила меня за собой. С зеркальцем, все еще висевшим на поясе, она провела меня по саду и пустоши — к мглистому лесу. Была осень, стволы деревьев тускло мерцали. Рябина, с янтарными листьями и алыми ягодами, стояла перед покрытым темными пятнами платаном, серебристый бук осыпал золотом мою нищету, ели, зеленые и желтовато-коричневые, дремали, окутанные призрачными паутинками. Птицы не щебетали, хотя в небе горело солнце.

Марина заметила тишину, и, ничего не объясняя, запела балладу Королевы Ведьм: о девяти колдовских узлах, и гребне, запутавшемся в волосах леди, и юноше у нее под кроватью. Каждая капля крови в моих жилах застыла от ужаса, ибо, пока она пела, ее лицо обрело величие, присущее госпоже адских духов. На нее пала тень деревьев, и пока мы шли, то в сумраке, то на свету, я видел, что глаза ее сверкали, как сапфировые кольца.

Веря, что мука, на которую она себя обрекла, будет слишком ужасна, я умолял ее вернуться — просил на коленях.

— Позволь мне одному сразиться со злом! — сказал я. — Я разорву путы. Выдержу любое испытание.

Марина замолчала.

— Нет, — еле слышно сказала она. — Если что и может помочь, то только моя любовь. В огне своего последнего желания я способна на все.

Пройдя пологой аллеей, мы оказались на берегу огромного болота. Что-то в блестящей воде сделало его ядовито-желтым. Зеленые листья, такие яркие, что глазам становилось больно, плавали на поверхности