«Компьютеризация добралась и до католической церкви», – успокоил я себя. Примерно посередине храма справа от скамеек находился конфессионал с двумя входами, задрапированными бордовой ширмой.

Я слушал льющуюся мелодию, замерев, уйдя в такт, превратившись в со-путника музыкальных волн. Лёгкий шум возле исповедальни отвлёк меня. Я успел заметить лишь край чёрной мантии пастора, вошедшего внутрь конфессионала. И вот тут мне подумалось: «Почему бы и нет? Почему бы не исповедаться здесь? Да, я всегда считал себя православным, но при этом я всегда считал разделение церквей лишь делёжкой денег и паствы. Тем более, и католики и православные верят в одних и тех же персонажей… Тьфу-тьфу! Прости, Господи! Верят в одних и тех же святых и одного Бога, я хотел сказать…»

Слабое знание французского могло помешать мне выложить историю моей греховной жизни. Но я надеялся, что память подкинет мне наименования основных смертных грехов. Ну и, честно говоря, ещё я надеялся, что преподобный отец может знать хоть немного английскую речь.

Я вошёл за ширму с другой стороны исповедальни. Присел на высокую скамеечку. Сквозь плотную решетчатую ткань смутно виднелся силуэт католического священника.

– Pardonne moi père. Car je suis pécheur, – начал я, вспоминая лихорадочно нужные слова.

– Говори, сын мой. Облегчи свою душу, – ответил мне пастор на чистом русском языке.

Изумлению моему не было предела. Эмигрант? Или полиглот?

– Святой отец, откуда вы знаете русский?..

– На уровне ментальных форм нет лингвистических дифференциаций.

– Чего???

– Неважно, сын мой. Ты хочешь исповедаться, облегчить свою душу от тяжести грехов?

– Да, святой отец! – я слегка взбодрился от звука родной речи. – Только я не знаю, с чего начать…

– Ты пришёл сюда с каким-то грузом на сердце. Неслучайно путь завёл тебя в этот храм, в этом городе, в это время. Просто начни выплёскивать, что тебя гнетёт. Твоя душа выведет тебя на правильную тропу исповеди и облегчения.

Минуту я помолчал, собираясь с мыслями, вспоминая и перебирая в памяти свои грехи и грешки, различные мелочи, за которые было стыдно. Или не было, но что твёрдые догматы церкви однозначно не одобрили бы.

– Простите меня, преподобный отец. Ибо я грешен. Я предавался чревоугодию, я мог есть бесконечно. Поглощение сладостей было единственной страстью. Потом меня кидало то в булимию, то в анорексию. Меня очень заботила моя внешность, я казался себе то слишком худым, то слишком жирным. Меня заботило, что обо мне подумают окружающие. Я голодал, чтобы похудеть, использовал какие-то разные чистки. Изучал разные системы голодания и очищения из народной медицины для своих целей. Всё это я перепробовал, ставя во главу своё тело, – выдохнул я.

– Да, сын мой, ты действительно грешен, – сказал пастор с сарказмом в голосе. Или мне показалось? – Зато ты прошёл этот путь. Ты изучил голодание и его медицинское и лечебное применение на своей шкуре, знаешь его плюсы и минусы, знаешь его поистине волшебную силу. Голод – самый сильный естественный стрессор для организма. Оставшись без пищи, на самом глубоком генетическом уровне включаются механизмы, уничтожающие самую сложную патологию. Организм начинает хотеть жить, он начинает хотеть выжить! Пометавшись между полюсами, ты обрёл баланс. Теперь ты регулируешь свой голод и свой аппетит. Можешь держать пост и аскезу, можешь заставить свой организм много съесть при необходимости. Разве это достижение не стоило прошлого опыта, прошлого научения, которое христианство назвало грехом чревоугодия? Ты поднялся над этим грехом, ты контролируешь его, а не он тебя.

– Да, святой отец, велика ваша мудрость…

Я был слегка обескуражен. Ожидал, что пастор наложит на меня покаяние, бессчётное количество молитв и постов, дабы очиститься от поглотившей меня скверны. Ответ был неожиданным.

– Простите меня, святой отец. Ибо я грешен. Я предавался греху похоти. Предавался бескрайне, безгранично, безостановочно. Я грезил и жил совокуплениями. Это было смыслом и каждодневным содержимым жизни. Весь этот блуд хорошо совмещался с приличными дозами алкоголя и наркотиков. Я даже впадал в грех Содома, про грех Онана и говорить не стоит.

– Как священник я скажу тебе прочитать сто раз Аве Мария, сто раз Патер Ностер. И держать сорок дней строго поста на хлебе и воде. Но я скажу немного иначе. Ты тренировал свою Свадхистану. Да, нацеплял, конечно, немало ненужных связей и привязок. Придётся ждать семь лет, вести целомудренный образ жизни, пока они полностью растворятся. Но ты прорабатывал необходимый уровень. Ведёшь ли ты сейчас подобный распутный образ жизни?

– Нет, святой отец, клянусь!

– Вот. Ты впитал страсть, впитал порок, стал его хозяином, могущий выпустить его силу наружу при надобности, но не позволяющий ему взять вверх над твоим вниманием. Сейчас энергетически ты сможешь выдержать даже целибат, не сойдя с ума. И эта вершина не была бы тебе доступна без того безумного на первый взгляд опыта. А касаемо содомитства, то этот образ поведения введён в запрет и на уровень правила лишь последние примерно полторы тысячи лет. До этого всё было гораздо проще и фривольнее. Этот запрет имел смысл. Человечество смогло развить свой Манас, только ограничив свою сексуальную сферу. Однажды настанет время для людей, когда общие запреты не будут иметь значения, поскольку у каждого будет достаточный внутренний контроль и осознанность. Но мы вряд ли доживём. Это у человечества два пола. А на других планетах три, четыре, пять разновидностей полов. И там всё гораздо проще с волеизъявлением в этом отношении. Ты понимаешь меня, сын мой?

– Честно, мне мало понятного в ваших словах. Интересно, но удивительно услышать подобное из уст католического пастора…

Я был сильно обескуражен, удивлён, погружён в недоумение. Даже начал подумывать, а не прервать ли мне мою исповедь. Не ожидал я таких ответов.

– Продолжай, сын мой. Я вижу, что тебя ещё немало гнетёт, – гулкий и твёрдый голос пастора вернул меня из размышлений.

– Я впадал в гнев и гордыню. Окружающих людей я считал ниже себя, глупыми, никчёмными. Особенно, когда насквозь видны были их мелочные мотивы. И мне хотелось их уничтожить, смести с лица земли, как вирус, как неудачное творение. Ныне я, конечно, гораздо спокойнее отношусь к окружающим. Жизнь не раз ставила на место, а то и опускала ниже плинтуса. Научила, что каждому своё место. И что высота статуса, умений и знаний – лишь субъективная категория.

– Хорошо, – в голосе священника проклюнулась радость, – видишь, ты сам сделал вывод, сам обозначил полученный урок. И здесь ты самостоятельно понял главное, что каждому своё место, что у